Эпидемия юных: как мужчины сопротивляются старению

Блогер и автор книги «Записки неримского папы» Олег Батлук объясняет, почему мужской страх перед старением гораздо более бессмысленный и беспощадный, чем женский.

Негласно считается, что возраст — проблема женская. Что дамы стареют трагически, рыдая над падающими лепестками розы, а мужчины — красиво, как в рекламе мужского парфюма, с синеватой сединой, на яхте под парусом на фоне заката.

Но мои наблюдения за стареющими сверстниками говорят об обратном. Просто женщины открыто воюют с возрастом. В спортзалах, салонах красоты, клиниках, у психологов. А в случае с мужиками возраст тайно воюет с ними. Как партизан. Считается, что возраст для мужика не проблема. Поэтому он поступает с ним, как со всеми своими непроблемами — мужественно. То есть заметает под плинтус. И плинтус рано или поздно встает дыбом, выпуская тараканов на волю. Именно об этом говорят мои наблюдения за стареющими сверстниками.

Фото обработано в приложении FaceApp
Фото обработано в приложении FaceApp

Мои сверстники — сорокалетние. Ревущие сороковые, как в Тихом океане — подходящее время для срывания резьбы и соскакивания с катушек.

Вот один знакомый. Всю жизнь одевался не по возрасту пенсионно: в двадцать носил какие-то телогрейки, тельняшки и разве что не патронташ с революционной бескозыркой. Выглядел слегка полоумно — как дед с броненосца «Потемкин». Знакомый перманентно состоял в неких замысловатых обществах типа «За Русь святую, за Рюриковичей» и излучал дискомфорт. А тут встречаю его недавно. Ему как раз стало немного за сорок. Зима, а мой приятель в легкой курточке с нерусскими словами на спине и, страшно сказать, в уггах на босы ноги. Я бы его и не узнал никогда, если бы «из угг» не раздался знакомый голос. «Позволь представить, Анджела», — сказал товарищ. Девушку рядом с ним я тем более не приметил, потому что обычно рядом с ним ходили какие-то черносотенцы с монархическими знаменами. А тут молоденькая девушка. Да еще и Анджела. Хотя около такого экземпляра могла завестись только Анджела, это я сейчас понимаю. Так ему мстила святая Русь.

То есть человек дожил до сорока и вдруг спохватился, что в мире, оказывается, существует такое явление, как девушки. И, недолго думая, отчаянно прыгнул со сцены в танцующий партер. Где придавил своей харизмой юную Анджелу.

Про этот возрастной мезальянс — она красивая, а он умный — со времен «Покровских ворот» и Льва Евгеньевича с его медсестрой уже все сказано. Только в случае с моим Рюриковичем все сложилось дважды наоборот: она была глупая, а он страшный. Я не следил за их дальнейшей судьбой, но злые языки говорят, что у них не сложилось: под модным принтом со временем снова проступила тельняшка, из-под угг прорезались кирзовые сапоги, да и черносотенцы Анджелу не приняли. Старая как мир история: дельфин и русалка — не пара, не пара, не пара, особенно если дельфин в уггах.

Или другой пример. Вообще классика, прямо из учебника по старению для сорокалетних. Другой мой приятель сразу после сорока решил, что истинным призванием всей его жизни является изучение мха на южных склонах Анд. Бросил скучный серый офис и уехал. Его не смутило то незначительное обстоятельство, что мхом детей не очень-то и прокормишь, а их у него оказалось несколько.

А уж про жен и говорить нечего. Редкая жена долетит до середины мужских сороковых.

Но дело тут не столько в возрасте. Просто это такая одиозная точка — сорок: чисто статистически к сорока либо взрослеют дети, либо взрослеют неврозы. Если сеял страсть, то взойдет пожар, и к сорока, скорее всего, пожнешь выжженную пустыню. Если сеял холод, то взойдет лед, и к сорока, вероятно, пожнешь Антарктиду. Если сеял любовь, то взойдет любовь, но к сорока ты ее не пожнешь, потому что это цветок однолетний. Но зато из любви к сорока ты пожнешь нежность, тепло, дружбу, сочувствие, заботу — богатый урожай для того, кто не спешит чувствовать и умеет ждать. Хорошие супруги с годами становятся похожими друг на друга, плохие — остаются похожими на самих себя.

Было бы несправедливо сунуть вам под нос каких-то полумифических знакомых и не рассказать о себе. Со мной все и проще, и сложнее. Я как-то проскочил мимо пантеона божков, которым поклоняются некоторые сорокалетние.

Фото обработано в приложении FaceApp
Фото обработано в приложении FaceApp

Возьмем, к примеру, озабоченность внешностью. У меня лично после сорока проблем с внешностью никогда не было. Потому что они были у меня до сорока. Моя фотография на паспорт в двадцать пять лет отлично подошла бы на памятник. А вот к сорока я уже несколько вернул себе человеческий облик. Те, кто видел мое фото на паспорт, украдкой крестились и говорили: сейчас, конечно же, лучше! Из жабы получилась если не прекрасная принцесса, то как минимум полпринцессы.

Что касается седины в бороду, то и тут мимо. За джентльменским набором — жена, дети, дома, семья — я отправился как раз под сорок, когда мои сверстники уже шли мне навстречу толпой сдавать надоевшие лыжи. В схожем возрасте у меня с ними были разные проблемы. Пока они массово пересаживались на скейтборд и экспериментировали на черных трассах, я учился стоять на ногах на зеленом склоне. Не могу утверждать, где бы сейчас оказался я, если бы мы стартовали одновременно... После рождения ребенка в тридцать девять мне пришлось экстренно «добирать солидности», как говорил Глеб Жеглов про Ручечника с его тростью. На том месте, где должен был находиться Олег, меня встречал розовощекий маленький Олежка. В годик мой сын был местами старше меня. Я выдавливал из себя розовощекого Олежку по капле, и он визжал от возмущения, требуя прекратить неожиданное взросление.

Сорок в восприятии мужчины — как дом родной, где уже можно расслабиться и ходить в тапочках. Этот ваш костюм и галстуки вообще-то не для меня, заявляет он всем своим поведением в сорок. На самом деле я абсолютно уникальная личность, которая любит бегать в семейных трусах по траве-мураве. Кто бы сомневался.

Существует классический воровской набор оправданий-отмычек, с помощью которых сорокалетние пытаются открыть те двери, в которые нельзя войти дважды.

На вершине топ-чарта — «пожить для себя». Волшебная формула. В дикой природе не встречается. Представляю зрелого льва, делающего всем лапой со словами «чмоки, трайб, мне пора пожить для себя» и удаляющегося в одиночестве в саванну инстаграмить закаты. Был, правда, один такой в истории — Симба. Но и он вроде одумался в конце концов, если я правильно помню. Человек — единственное животное, которое научилось «жить для себя». Это настолько гениальная незамутненная формула, что она может вместить практически что угодно. Круглые сутки дуть пиво и смотреть НТВ на пенсию матери — это еще как «пожить для себя», самый цимес.

Фото обработано в приложении FaceApp
Фото обработано в приложении FaceApp

Следом за «пожить для себя» — другая нетленка: «я ничего не успел». Поохотиться на сусликов в тундре, поработать на бетономешалке, переспать с индианкой из племени чероки, съездить в Йювяскюля (где это, кстати?), прыгнуть с парашютом — список почти бесконечен. Такой «опоздашка» не хочет и слышать, что общественность вполне обойдется без его жирной задницы в небе над своей головой. Бродский сказал о своих сорока: «Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной». Мне кажется, это единственно правильное отношение сорокалетнего мужчины к своей жизни. Если он жил, а не перебирал конфетки в ярких фантиках, его жизнь окажется длинной. И чувство тотального опоздания не будет сосать у него под ложечкой. А если в двадцать он набрал себе, как в «Макдоналдсе», профессию, жену, друзей, работу, какие берут все, потому что так проще, то в сорок ему останется дожевывать холодную картошку фри над пустым подносом с рекламой все тех же одинаковых профессий, жен и друзей.

В сорок, особенно в сорок, мужчина встречается с главной иллюзией своей жизни — он начинает верить, что может играть с возрастом. Что в его власти произвольно отмотать пленку назад на свой самый любимый трек, и под него прожить весь оставшийся срок. Чаще всего это шумный, энергичный, полнокровный, разудалый танцевальный трек юности.

Вокруг стремительно распространяется эпидемия юных. Сорокалетние и старше всерьез поверили в то, что у них есть право на повторные ошибки юности, на еще одно полноценное будущее впереди, на вторичный выбор своего варианта вечности. Они заново вертят в пальцах жен, религии, профессии, дружбы, родины, мечты.

Им вторят медиа, и вот шестидесятилетний подросток, потирая морщинистые ладошки, ловит на лету: не парься, чувак, начни все заново. Как будто жизнь — это партия в домино. Как будто это что высморкаться — начать заново. Сорок лет заглядывают к сорокалетнему и застают его на рейв-вечеринке со сверкающей под прожекторами лысиной. «Извините, я, наверное, не вовремя, — кричат сорокалетнему его сорок, — мне лучше попозже зайти, да? Когда, в семьдесят?»

Скажут: всегда так было, никто не хочет стареть.

Не всегда.

Мы торопимся перевести стрелки назад, чтобы сбросить с себя лета и уйти от ответственности.

Наши деды спешили перевести стрелки вперед, чтобы прибавить себе недостающий год и уйти на фронт.