«Обсессивно-компульсивное расстройство», «ОКР» — эти термины ворвались в медиапространство, но до сих пор не всегда используются по назначению.
Когда-то словом «депрессия» начали называть любой упадок настроения. Приписать себе обсессивно-компульсивное расстройство сегодня могут за патологическую любовь к чистоте и порядку. Но не все то ОКР, что «расставить тарелки по размеру». Как и депрессия, это серьезное состояние, требующее помощи специалистов.
Листай галерею и узнай, какие звезды страдают от панических атак:
Страх как двигатель расстройства
«Начну с того, что у меня есть главный страх: редкое генетическое заболевание, которое отдаленно напоминает Синдром Туретта. Я не могу произнести его название вслух, написать, поговорить о нем с кем-либо. Это абсолютное табу.
Помимо него, я в целом боюсь заболеть и умереть, поэтому постоянно посещаю врачей и выполняю длительные и мучительные ритуалы. Мозг считает, что, если я не сделаю все «как надо», наутро проснусь с этой болезнью, страшнее которой не существует ничего на свете.
Критика у меня сохранна, отсутствие связи между одним и другим мне совершенно понятно, отчего ситуация еще более мучительна.
Но мой мозг считает, что если я, например, не сделаю перед сном 235 глотков воды, то страшное непременно случится, а виновата буду только я.
Если я не выполню ритуал, я не могу физически сдвинуться с места. У меня начинается настоящая ломка с болью в руках и ногах. Иногда я лежу на полу и плачу, потому что не могу завершить ритуал. Пойти спать до его окончания тоже не могу. Иногда ритуалы тянутся до 5 утра, мне приходится поздно вставать, страдает режим сна и работы.
Все это завязано на биохимии мозга и нейронных связях, силой воли это пресечь невозможно.
Неведомая шизомагия
В практических аспектах мне одинаково сложно как на работе, так и дома, однако и коллеги, и партнеры всегда шли мне навстречу. Возможно, из-за моего стремления сгладить острые моменты юмором, харизмы и любви к людям.
Например, на работе никому нельзя сесть за мой стол, трогать мои вещи. Если такое происходит, моя кожа покрывается пятнами и сильно чешется.
Однажды на работе был переезд, меня не было в офисе. Коллеги брали мои вещи только через тряпочки и полотенца. Я не просила их об этом, но они знали, как это важно.
Состояние своего ментального здоровья я ни от кого и никогда не скрывала принципиально. Иногда я слышала комментарии вроде «эти твои заскоки», «пунктики», «тараканы». Было очень больно и гадко, но я представляю, насколько люди далеки от понимания такого состояния. Для них это просто что-то сложное, непонятное и неудобное.
В быту с партнерами приходится труднее, потому что концентрация и частота контакта выше. Разумеется, как и любой человек с тревожным расстройством, я зациклена на порядке, чистоте и контроле как таковом.
Даже при огромном желании понимать и принимать это люди устают от бесконечного напряжения. Они не могут расслабиться у себя дома. Все нужно класть только определенным образом и на определенные места. Почти все правила, связанные с этим, иррациональны. Скажем, если положить какой-то предмет «неправильно», мой мозг немедленно установит бредовую связь: нарушенный ритуал — «черный ящик» — болезнь, смерть.
Усложняется все и тем, что партнер вовлечен в мои ритуалы. Это значит, что вещами нужно пользоваться определенным образом еще и потому, что нельзя нарушить ритуал. Здесь же ломается и коммуникация.
Иногда в ответ на мою тревогу нужно сказать что-то определенное. Если я спрашиваю: «Скажи, у меня ведь нет рака легкого?», нужно ответить: «Конечно же, у тебя нет рака легкого». Если сказать только «конечно же, нет», то неведомая шизомагия сработает так: я произнесла словосочетание «рак легкого», а мой собеседник не произнес его и не нейтрализовал отрицательной частицей. Короче, я как бы осталась наедине с раком легкого, который «призвала» словами.
Вообще это синкретичный, первобытный тип мышления, при котором ты устанавливаешь невозможные магические связи: наш мозг давно преодолел этот эволюционный этап, но даже при высоком уровне интеллекта и наличии критического мышления я не могу этого избежать.
«Хватит нести всякую ерунду»
Расстройство всегда мешало моим отношениям с близкими. В детстве это выражалось в том, что мне было очень тоскливо, одиноко и страшно. На мои вопросы из разряда «Нет ли у меня такого-то заболевания?» мама отвечала: «Хватит нести всякую ерунду».
Меня очень любили, заботились обо мне, но в те времена, в том информативном поле моя мама не могла даже предположить, что со мной происходит что-то страшное, поэтому я оставалась со своим ужасом наедине.
Все детство я провела в слезах от мысли о том, насколько мне страшно. Я боялась рассказать об этом, да и не могла, ведь сама не представляла, что со мной. Позже мои партнеры и друзья нередко прерывали отношения со мной с формулировкой «я больше не могу отделять тебя от твоей болезни, мне тяжело, я ухожу».
С годами я стала лучше узнавать себя и свое расстройство, доносить близким, почему это происходит. Это обеспечило мне поддержку, и вот уже 7 лет я счастлива в отношениях, хотя все ссоры с любимым человеком проистекают из моей тревоги и страха, а повод для конфликта всегда формальный.
Возможное расстройство у себя я впервые заподозрила в 14. К сожалению, я не задавалась вопросом о том, одна ли я со странностями. Была уверена, что я одна.
В 14 у меня как раз было одно из обострений, ритуалы сопровождались вокализмами. Это было ужасно неудобно, находиться среди людей было невозможно, бабушка злилась на меня, не понимала, почему я издаю всякие звуки ни с того ни с сего. Однажды я встретила девочку, которая на каждую реплику трижды отвечала «классно» и делала еще несколько подобных ритуалов. Это было невероятное облегчение: я поняла, что с нами что-то не так, но это было уже не «со мной», а «с нами».
Я объясняла себе все происходящее чисто практически. Меня ужасно раздражал мой страх, поэтому я стала отвечать себе: «Со мной, мамочкой, братом, бабушкой и дедушкой все будет в порядке, мы не заболеем и не умрем, а будем жить долго-долго».
Потом мне надоело говорить вслух такую длинную фразу, но она меня сильно успокаивала, и тогда я стала «мычать», как бы договорившись с собой, что это и будет эта фраза. Потом я «усилила» мычание топаньем, морганием, захлопыванием дверцы холодильника трижды и так далее.
Я думала, другие моих ритуалов не замечают
К 19 годам у меня было уже два обострения, но я все еще не догадывалась, что со мной происходит, и даже не предполагала, что это может быть отклонением.
Однажды сидела дома, смотрела с мамой телевизор. По MTV началась передача про женщину с психическим заболеванием, там часто показывали нечто подобное про ожирение, анорексию и другую «экзотику», которая со временем стала нам так хорошо известна.
Эта женщина не могла касаться ручек дверей, по полу ходила, примотав к ногам одноразовые полотенца, смоченные в антисептике. Она боялась микробов. (Это, кстати, классика ОКР — страх микробов как источника угрозы. Мой страх генетических заболеваний и смертельных болезней — относительно редкий случай.)
Она бесконечно мыла руки, а если случайно дотрагивалась до крана или раковины, то начинала заново. Ее маленький ребенок, который едва научился ходить, повторял за ней все, «играл» в мытье рук. Она плакала и говорила, что сгубила жизнь своему сыну.
Сначала я не обратила на эту передачу внимания, просто что-то шло фоном. А мама смотрела и вдруг сказала мне строго: «Посмотри, какой будет твоя жизнь, если не возьмешь себя в руки». Это было странно — я думала, мама и другие люди моих ритуалов не замечают.
Оказалось, таких — тысячи
Она сказала это и ушла, а я начала смотреть. Закадровый голос все говорил, что это редкое заболевание, которое только начали изучать.
Тогда я услышала эту аббревиатуру впервые, OCD. У меня просто ручьем начали литься слезы, но не от того, что мне было жаль героиню сюжета, не от маминого сурового замечания, и не от осознания серьезности моего положения, а от счастья и облегчения.
Я поняла, что у моей «странности», которая не дает мне нормально жить, есть имя. А это значит, что она изучается, к ней привлечено внимание, она лечится или будет лечиться.
Уже позже, когда интернет стал обыденностью, я наткнулась на форум людей, страдающих ОКР. Оказалось, таких людей сотни, тысячи. Это был просто праздник для меня, я перестала чувствовать себя одинокой сумасшедшей и поняла, что с моим мозгом происходит вообще нередкая штука, что со мной вместе каждый день страдают люди по всей планете.
В 21 год случилось очередное сильное обострение. Я поняла, что больше не могу сладить с собой. В голову начали приходить очень плохие мысли.
Я сделала несколько попыток найти специалиста, но поняла, что никому не могу довериться. Боялась, что мне не смогут оказать правильной помощи, усугубят ситуацию. Самое главное — боялась, что кто-то об этом узнает и я не смогу найти работу или вести полноценную жизнь, ведь все будут знать, что я психбольная.
Насколько я знаю, учета не существует очень давно. Никто не может принудить тебя к лечению против воли, уволить с работы или что-то в этом духе. Но я не доверяю психиатрам — у меня был опыт взаимодействия с ними.
Я уходила в академический отпуск в университете через врача в поликлинике. Мне назначили лечение, которое сделало бы из меня овоща, а информация о моем состоянии попала в личное дело в деканате.
Впоследствии это личное дело попало в ненадежные руки — я столкнулась с шантажом и угрозами.
Само не рассосется
Тогда у меня выбора не было, но сегодня я обратилась бы к психотерапевту в специализированном центре и ни в коем случае не затягивала бы.
Само не рассосется — это биохимия. Когда нарушена связь между мозгом и вегетатикой, это влечет за собой реальные, а не иллюзорные болезни внутренних органов, стресс и депрессии. Дальше — больше, вплоть до полной потери интереса к жизни и суицидальных мыслей.
В моем случае отсутствие лечения привело к психическому мутизму. Мне повезло, я провела в этом состоянии недолго, но оно может растянуться на десятки лет. Это просто «кома» — в сознании, с открытыми глазами. Это страшно. Ни в коем случае нельзя тянуть. Сейчас хороших специалистов много — обязательно помогут.
Я наконец нашла врача, которому смогла довериться, и начала лечение. Современные антидепрессанты и поддерживающая терапия значительно улучшают качество жизни.
Мой препарат не снижает либидо, не исключает приема алкоголя и не обладает тяжелыми побочными эффектами. Если 10 лет назад можно было сослаться на отсутствие информации и надежной помощи, то сегодня причин жить в аду больше нет.
Мы лечим сердце, репродуктивную систему, исправляем осанку, зрение — и мозг ничем не хуже.
Новая норма
Все эти шуточки про ОКР от тех, у кого нет никакого ОКР, причиняют огромную боль. Но я понимаю, что каждому не пойдешь и не объяснишь, что это такое, и что не следует делать признаки тревожных расстройств объектом насмешек.
Стараюсь всем и всегда объяснять, что ОКР — не равно «раскладывать дома вещички по цветам». Это сложное, тяжелое состояние. Не нужно путать перфекционизм и любовь к порядку с нарушением коммуникации между глазнично-лобной корой мозга и базальными ганглиями.
Порядок и чистота (которые, кстати, далеко не всегда сопровождают ОКР), а также неспособность понять, выключены ли бытовые приборы, вязкость в общении — все это лишь верхушка айсберга. А под капотом — ад и тюрьма в голове, где человек заперт совершенно один.
Но ситуация с приписыванием себе модного диагноза «ОКР» сложная. Никогда не знаешь, что стоит за «проверкой утюга».
Кто-то просто тревожится за реальный урон жилищу — и это норма, а у кого-то уже клиника. Кто-то называет свои перепады настроения биполярочкой и шутит, а кто-то шутит, потому что у него реально биполярочка и он старается поддерживать себя, говоря об этом с юмором, хотя наутро может запросто вскрыться.
Сказала бы, что тут концов не найти, а осуждать не нужно никого, потому что мы не знаем, что там у людей в голове. Может, «психом быть модно», а может, иметь ментальное расстройство — это новая норма и всем нам нужна помощь».
Читай также:
А еще смотри бэкстейдж клипа талантливейшей Мэрайи Кери, которая страдает от биполярного расстройства:
