1 апреля 1809 года родился самый мистический классик - Николай Васильевич Гоголь

таинственность, вещие сны, роковые приметы и прочее, чем так увлекался Николай Васильевич Гоголь и чего так много в его произведениях, начались с его родителей. Когда его будущей матери от роду был всего лишь... один год, его будущий отец, Василий Афанасьевич, объявил в четырнадцать лет, что знает свою будущую жену. Во сне, который приснился ему, явилась Богородица в церкви, а у алтаря лежал младенец, завернутый в белые одежды. Богородица указала на нее и произнесла: “Вот твоя суженая”. Сон этот приснился мальчику, когда он вместе с родителями ездил на богомолье. На обратном пути заночевали на хуторе у соседей Гоголей — Косяровских. Их любимая доченька Машенька и оказалась тем самым младенцем, которого Васюта видел во сне. Как ни дивились родные, как ни отговаривали — мальчик был тверд в своем убеждении: “Это она!”. Тринадцать лет он исправно навещал соседей, играл с Машенькой в куклы, читал ей книги, сочинял стихи и слышать не желал ни о каких других невестах
.

А едва Маше исполнилось четырнадцать лет, официально предложил руку и сердце. После помолвки хотели год подождать — слишком уж юной была невеста даже по тем временам. Но... Но не прошло и месяца после помолвки, как Василий Афанасьевич опять увидел сон. Только на месте младенца у алтаря стояла уже взрослая Маша в подвенечном платье. “То указание свыше! — возбужденно доказывал Василий Афанасьевич будущим тестю и теще. — Того хочет Бог!” Решили действительно Бога не гневить и свадьбу сыграть немедленно. Новобрачный не дождался даже окончания скромного свадебного пира — умчал свое сокровище на тройке к себе, на хутор Купчинский... Через три с половиной года родился у них Николай Гоголь. Который и унаследовал от своего батеньки такие свойства, как мечтательность, мнительность, меланхолия и нежелание ждать. Унаследовал и довел практически до абсолюта...

Но, помимо отца у Николая Васильевича была еще и маменька, Мария Ивановна, которая тоже отличалась сильно повышенной впечатлительностью, религиозностью и суеверностью. Она была крайне впечатлительна и подозрительна: бывали дни, недели, целые месяцы, когда впечатлительность ее доходила до крайних пределов, достигала почти болезненного состояния. Иногда она покупала совершенно ненужные вещи (даже в кредит), которые приходилось отдавать обратно. Шенрок, биограф Гоголя, говорит о ее "болезненной мечтательности" и о странной задумчивости, продолжавшейся часами, причем выражение лица резко изменялось. Известно также, что в дальнейшем, мать Мария Ивановна приписывала сыну весь технический прогресс, изобретение телеграфа, железных дорог и пр. и не было никакой возможности разубедить ее в этом...

Как и все крайне сентиментальные люди, Николай Васильевич бывал очень жесток, причем с самого раннего детства. Как-то родители оставили его дома, а все прочие домочадцы улеглись спать. Никоша — так называли Гоголя в детстве — сидел на диване в темной гостиной и вдруг... вдруг раздалось слабое мяуканье кошки. В абсолютной тишине этот звук напугал мальчика до полусмерти. Кошка жестоко поплатилась: в ту же ночь Никоша отнес ее по ночному парку (не побоялся ни темноты, ни русалок, ни леших, о которых ему часто рассказывали!) к пруду и, когда из-за туч выглянула луна, бросил кошку в воду, в лунный свет. Она сразу не тонула, она пыталась выплыть, мяукала, но он схватил палку и отталкивал, отталкивал несчастное животное от берега, пока вода не сомкнулась над жертвой. И тогда... ему стало еще страшнее. “Мне казалось, что я утопил человека", — вспоминал много позже Гоголь. Ему стало жаль кошку, жаль себя, он забился в рыданиях, в истерике — таковым его и нашли вернувшиеся домой родители. Узнав, в чем дело, Василий Афанасьевич выпорол сына, и истерика прекратилась... Этот эпизод из детства в дальнейшем Гоголь описал в своей повести «Майская ночь, или Утопленница», когда мачеха, превратившаяся в черную кошку, пытается задушить дочку сотника, но в результате лишается лапы с железными когтями...

Как и многие гениальные люди, Гоголь в детстве отнюдь не был любимцем учителей. "Туп, слаб, резов”, — вот характеристика, данная ему в Полтавском училище. Так что первый год там прошел неважно. Потом вроде бы стало полегче, и тут случилась трагедия: скоропостижно скончался младший брат Николая Иван, слабый здоровьем. Потрясение было для Никоши настолько сильным, что его пришлось забрать из училища. Год спустя его отправили в город Нежин, в лицей князя Безбородко. Успехами в учебе он и здесь не прославился, зато стал известен как актер в лицейском театре. У него был особый талант исполнять роли комических стариков. Забывалась его некрасивость, небольшой рост, застенчивость — зал умирал от хохота, наблюдая за гоголевскими персонажами на сцене. Но год, ознаменованный сценическими успехами, трагически завершился внезапной (опять внезапной!) смертью отца — Василия Афанасьевича. Он скончался через несколько дней после рождения самой младшей дочери, и Мария Ивановна в тридцать четыре года осталась вдовой с четырьмя детьми на руках.

Это событие резко переломило жизнь Гоголя, сделав его старшим в семье. Оно же продолжило цепь тех несчастий, роковых совпадений и сбывшихся предчувствий, которые впоследствии свели его в могилу. Свели слишком рано — даже по тому времени, когда 60 лет считались уже глубокой старостью. Впрочем, нельзя забывать и о наследственности. Отец Гоголя умер в 46 лет, он сам — всего лишь 41 года от роду.
Моллер Ф.А.
Портрет Н.В. Гоголя.
Начало 1840-х

Три года Гоголь проводит чиновником в Департаменте уделов. Тупая, рутинная работа дала ему только один полезный навык: прекрасный, разборчивый почерк. Но петербургские впечатления — не в салонах и не на светских раутах, а снаружи, с улицы, через ярко освещенные окна, в толпе на Невском, в набитых мастеровыми и мелкими чиновниками доходных домах — эти впечатления позволят впоследствии создать бессмертные произведения. Память его была воистину дьявольской — ни единая деталь, ни одна, самая незначительная на первый взгляд мелочь не ускользали от его внимания и надежно складывались где-то в потайных уголках — на потом. Впоследствии все шло впрок. Не случайно почти каждый персонаж, созданный Гоголем, стал нарицательным — случай в российской литературе беспрецедентный.

Критик Петр Плетнев рассказал Пушкину о молодом писателе Гоголе-Яновском, «который обещает что-то хорошее» и заметил: «Я нетерпеливо желаю подвести его к тебе под благословение». Тогда Гоголь в самом деле еще только много обещал: названия его первых произведений (ну, кроме неудачного «Ганца Кюхельгартена») – «Глава из исторического романа», «Учитель», «Женщина» – нынешнему читателю даже и не говорят почти ничего.

Николай Васильевич тогда преподавал в Патриотическом институте, куда его устроил Плетнев, и учительствовал частным образом, в том числе был педагогом у слабоумного Васи, сына Александры Васильчиковой, которая приходилась теткой писателю Владимиру Соллогубу. Соллогуб так описывает первое знакомство с Гоголем: «Мы вошли в детскую, где у письменного стола сидел наставник с учеником и указывал ему на изображения разных животных, подражая при том их блеянию, мычанию, хрюканью и т.д. «Вот это, душенька, баран, понимаешь ли? баран, – бе, бе... Вот это корова, знаешь, корова, му, му». При этом учитель с каким-то особым оригинальным наслаждением упражнялся в звукоподражаниях»
.
Н.В. Гоголь. Портрет работы А.Г. Венецианова. Автолитография. 1834 год. Это единственный вполне достоверный портрет Гоголя петербургского периода. Художник и писатель познакомились в начале 1830-х годов после публикации «Вечеров на хуторе близ Диканьки»

Как вспоминал Соллогуб, по вечерам молодой учитель читал Васильчиковой, ее старой матери и сонму домашних приживалок свою «Майскую ночь»: «Кто не слыхал читавшего Гоголя, тот не знает вполне его произведений. Он придавал им особый колорит своим спокойствием, своим произношением, неуловимыми оттенками насмешливости и комизма, дрожавшими в его голосе и быстро пробегавшими по его оригинальному остроносому лицу, в то время как серые маленькие его глаза добродушно улыбались и он встряхивал всегда падавшими ему на лоб волосами. Описывая украинскую ночь, он как будто переливал в душу впечатления летней свежести, синей, усеянной звездами выси, благоухания, душевного простора.

Вдруг он остановился. «Да гопак не так танцуется!» Приживалки вскрикнули: «Отчего не так?» Они подумали, что Гоголь обращался к ним. Гоголь улыбнулся и продолжал монолог пьяного мужика. Признаюсь откровен но, я был поражен, уничтожен; мне хотелось взять его на руки, вынести его на свежий воздух, на настоящее его место».

Гоголь писал Пушкину (Плетнев их познакомил в мае 1831 года) о том, как рассмешил наборщиков: «Любопытнее всего было мое свидание с типографией. Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фыркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня несколько удивило. Я к фактору, и он, после некоторых ловких уклонений, наконец, сказал, что штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву. Из этого я заключил, что я писатель совершенно во вкусе черни». Пушкин отвечал: «Поздравляю Вас с первым Вашим торжеством, с фырканьем наборщиков и изъясне ниями фактора. С нетерпением ожидаю и другого: толков журналистов и отзыва остренького сидельца». Под «остреньким сидельцем» он имел в виду Николая Полевого, издателя «Московского телеграфа».

Как бы я хотела сидеть там и слушать его чтение. Счастливые люди!

А теперь вспомним? Шинель , Женитьба, Нос,Ревизор, Мёртвые души, Вечера на хуторе близ Диканьки,Тарас Бульба !

Да если наш форум перепереть на язык Гоголя...так и Коробочка и Ноздрёв и даже Акакий Акакиевич сыщутся...вот Чичикова нет...и не будет

Он занят. Некогда ему по форумам шляться!

плюсуюсь

---

а дальше?

Еще одна особенность характера Гоголя начинает четко прорисовываться в этот период: двойственное отношение к любви и особенно к браку. Там, где кончается Малороссия, парубки и дивчины, панночки и гетманы, там, по его мнению, начинаются бессмыслица и скука в отношениях между мужчиной и женщиной. Зачем жена? Почему жена? При одной мысли об этом его охватывала тоска... Хотя собственно женское общество он любил, но... в качестве аудитории. Потому с энтузиазмом принял предложение одного из своих знакомых стать преподавателем истории в женском Патриотическом институте, где обучались дочери военных. Это была его стихия: не столько читать лекции, сколько рассказывать юным барышням занимательные и поучительные истории. А как рассказчик Гоголь был неистощим и необыкновенно занимателен. Настолько, что дело обернулось курьезом: его, закончившего лишь гимназию, пригласили читать лекции на кафедре всеобщей истории Санкт-Петербургского университета. Но там его хватило лишь на три — правда, блистательные! — лекции. Затем запас информации иссяк, а актерское мастерство, с которым он их читал, отразилось на состоянии здоровья. Зато в Петербурге о Гоголе заговорили...

В 1835 году Гоголь вернулся на родную Полтавщину в зените своей славы. Маменька Мария Ивановна откровенно считала своего Никошу гением. Но главным для Гоголя было то, что его, наконец, оценила и приняла Россия — Пушкин, Аксаков, Щепкин — все сливки интеллектуального общества столицы. А в 1836 году появился “Ревизор” — благосклонно принятый на премьере высшим светом и самим государем-императором. Триумф... заставивший Гоголя невыносимо страдать от непонятости. Вместо предполагаемого автором очищения душ и высокого катарсиса зрители увидели в пьесе лишь очередной водевиль и ничегошеньки не поняли. Или не захотели понять. Так или иначе, но несколько недель Гоголь был почти физически болен от перенесенного разочарования. Первый шрам на творческой судьбе писателя. Увы, далеко не последний... Тут еще маменька прислала письмо, в котором уверяла, что сочинения Барона Брамбeyca (под этим псевдонимом писал бульварные романы Осип Иванович Сенковский, злейший литературный враг Гоголя) ей безумно нравятся, и наверняка это писал он, Никоша, хотя зачем-то скрывает свое авторство. Гоголь был в ужасе: теперь вся Полтавщина могла считать его сочинителем бездарных, с его точки зрения, произведений, ибо маменька щедро делилась своими догадками с соседями и знакомыми.

Выход был только один — бежать! Бежать из Москвы, из Петербурга, из России туда, где никто его не знал и не читал. В 1836 году началась эра странствований: впереди его ждала дорога, дорога, дорога... Сейчас сказали бы: Гоголь заболел тяжелейшей депрессией — и прописали бы соответствующие лекарства. Но тогда и слова-то такого не знали “депрессия”. Может быть, как ни кощунственно это звучит, оно и к лучшему: гениальность и лекарства плохо уживаются друг с другом, а любой гений почти однозначно — сумасшедший. И разорвать этот заколдованный круг еще никому не удалось...

В Париже Гоголя настигло роковое известие: не стало Пушкина. “Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерли вместе с ним. Мои светлые минуты моей жизни, в которые я творил. Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина...” Он был всем для одинокого Гоголя, не знавшего ни света, ни женщин, ни иных житейских наслаждений. Со смертью Пушкина он оставался один, хотя при жизни поэта не ощущал столь тесной связи с ним. “Что имеем — не храним..."

А потом были “Мертвые души”. “...Преддверие немного бледное той великой поэмы, которая строится во мне и разрешит, наконец, загадку моего существования",— написал Гоголь одному из своих немногочисленных друзей в 1842 году. Не построилась. Не разрешила. И даже вторая часть “преддверия поэмы” была уничтожена рукой самого автора. В припадке безумия? Или, наоборот, в величайшем озарении? Кто знает...

А загадку существования требовалось разрешить как можно быстрее. За два года до написания этого письма, в Вене, Гоголь почувствовал приступ мучительного страха, приносившего почти физические страдания. Поднимался жар, болела голова, ломило все тело. Сам воздух чужбины казался ему неприятным, зловредным. А по ночам являлась тень отца, и вспоминалось, по рассказам матери, как он тоже предчувствовал свою смерть, как знал минуту ее приближения. “Малейшее какое-нибудь движение, незначащее усилие, и со мной делается черт знает что. Страшно, просто страшно. Я боюсь". И это уже остаточные симптомы. А что же творилось с ним во время разгара болезни? Никогда еще смерть не подходила к Гоголю так близко, как на этот раз. Потом она приблизится вплотную...

Но жизнь дала ему довольно длительную передышку. Сороковые годы — годы почти спокойные для Гоголя. Именно в этот период и начали мелькать рядом с его именем всевозможные женские имена. Романы? Увлечения? Как ни хотелось этого жадной до сплетен публике, ничего подобного не было. Просто — очередной парадокс! — Гоголь, боявшийся и не знавший женщин, тем не менее считал, что они самые благодарные слушатели. Женщина — верит, мужчина — лишь проверяет разумом. "...Клянусь, женщины гораздо лучше нас, мужчин, — заявил писатель в 1847 году в своей книге "Выбранные места из переписки с друзьями", в главе "Что такое губернаторша". — В них больше великодушия, больше отважности на все благородное... Клянусь, женщины у нас очнутся прежде мужчин, благородно попрекнут нас, благородно хлестнут и погонят нас бичом стыда и совести, как глупое стадо баранов, прежде чем каждый из нас успеет очнуться и почувствовать, что ему следовало давно побежать самому, не дожидаясь бича"... Может, потому Гоголь и окружал себя всегда постоянными слушательницами и восторженными сторонницами его идей. Александра Осиповна Смирнова-Россет, Аполлина, Софья и Анна Виельгорские и сестры Гоголя — все они становились проводниками его идей, были самыми горячими поклонницами его творчества. Но никого из них не было рядом в его последние годы. Тогда ему женщины уже не были нужны даже в качестве слушательниц. Да и никто уже не был нужен!

Первой его платонической любовью стала его ученица Мария Балабина, дочь влиятельного вельможи Петербурга. Он проникался уроками, особенно трактовкой Библии. С этой девушкой у него было глубокое взаимопонимание, затем переросшее в любовь. Юноша мечтал жениться на ней. Но оказалось, что там ему ничего не светит – для нее Гоголь был неприлично беден.
Но, по всей видимости, чувство было взаимным – Мария не вышла замуж, пока Гоголь не умер. И именно она стала инициатором установки мемориальной доски писателю в Риме.
Второй любовью Гоголя стала Александра Смирнова-Россет, в которую был влюблен весь Петербург. Но Николай Васильевич не надеялся на взаимность. Искренняя дружба окупали все. В архивах сохранилось письмо классика к Россет на 15 листах. Их обычным обращением друг к другу было "Друг мой любезнейший, прекраснейший, неповторимый…"

Третьей Дамой Сердца писателя стала Анна Виельгорская (в замужестве Шаховская). Гоголь считал себя ее наставником. Девушка выросла за границей, русский знала довольно плохо. Николай Васильевич часто общался с ней на темы искусства, веры. А потом… влюбился. Хотел даже свататься, но друзья дали понять, что там ему рассчитывать не на что. Зато они с Анной стали близкими друзьями. Они чем-то были похожи. Он — не очень красив. И в ее внешности бросался в глаза именно нос. Их отношения были таковы, что Гоголь даже могу позволить себе написать Анне: "Не танцуйте современные танцы, вы же знаете, что там надо прыгать, а вы — некрасивы". Она могла некоторое время пообижаться для приличия, но, в конечном счете, прощала ему все.

«Смирнову он любил с увлечением…блестящий ум и живость которой были тогда ещё очаровательны…Гоголь был просто ослеплён Смирновой», – писал С. Аксаков. Да и сам Николай Васильевич через некоторое время признался близкому товарищу, как высоко ценит он свою даму сердца: «Это перл всех русских женщин, каких мне случалось знать …подобно двум близнецам-братьям, бывали сходны наши души между собой». В январе 1852 года писатель предложил Смирновой единственной прочесть новую главу из второго тома "Мертвых душ" и взял с нее слово никому не рассказывать содержание рукописи. Александра Осиповна была потрясена, выслушав гения. В этой главе шла речь о любви Платонова к прекрасной женщине. Страницы о любви были написаны с такою душевной тонкостью и щедростью, каких она не ожидала встретить в романе своего знакомого. Это был рассказ Гоголя о его чувстве к ней, Александре. До наших дней сохранился один-единственный отрывок из этой засекреченной главы. "Если бы в темной комнате вдруг вспыхнула прозрачная картина, освещенная сзади лампою, она не поразила бы так, как это сиявшая жизнью фигура, которая точно предстала затем, чтобы осветить комнату, — признался писатель. — Казалось, как бы вместе с нею влетел солнечный луч в комнату, озаривши вдруг потолок, карниз и темные углы ее. Она казалась блистающего роста. Это было обольщение; происходило это от необыкновенной стройности и гармонического соотношения между собой всех частей тела, от головы до пальчиков"...

Николай Васильевич доверяет Александре хлопоты по разрешению вопроса об издательстве «Мёртвых душ», и она оправдала его надежды, приложив в этом деле немало усилий, и, в том числе, благодаря её хлопотам, свет увидел этот шедевр литературы. После того, как цензура дала своё добро, Гоголь вновь уезжает за границу, сначала в Гастейн, затем в Рим. Вслед за ним в Италию, во Флоренцию, приезжает Александра. Куда бы они не собирались ехать, словно какая-то невидимая сила притягивала их друг к другу. Проходит немного времени, и она едет к нему. «На лестницу выбежал Гоголь, с распростёртыми руками и с лицом, сияющим от радости», – писала она в своих воспоминаниях о той встрече. Он был счастлив снова увидеть её. Водил её в Риме по своим любимым местам, показывал всё, что было достойно внимания, потом они ездили в компании знакомых в дальние прогулки по Италии, останавливаясь на ночлег в гостиницах. В присутствии своей очаровательной спутницы Гоголь иногда невольно забывал о принятой им роли духовного наставника, и тогда становился замкнутым и печальным, молча страдая от своей несчастной любви.