Сегодняшняя именинница Лив Тайлер – дочь фронтмена Aerosmith Стивена Тайлера и модели Бебе Бюэлл – сумела пробиться в Голливуде и завоевать любовь миллионов поклонников по всему миру. И она такая не одна.
Дорогие пользователи! С 15 декабря Форум Леди закрыт для общения. Выражаем благодарность всем нашим пользователям, принимавшим участие в дискуссиях и горячих спорах. Редакция сосредоточится на выпуске увлекательных статей и новостей, которые вы сможете обсудить в комментариях. Не пропустите!
Бельевые тренды, которые помогут почувствовать себя женственно и роскошно
Как выглядят и чем занимаются знаменитые российские гимнастки после окончания спортивной карьеры
Готовимся к отпуску: что никогда нельзя надевать в самолет
Скинни, брюки и черный: новый стиль 69-летней Брижит Макрон
Ордена и аксельбанты
в красном бархате лежат,
и бухие музыканты
в трубы мятые трубят.
В трубы мятые трубили,
отставного хоронили
адмирала на заре,
все рыдали во дворе.
И на похороны эти
местный даун,
дурень Петя,
восхищённый и немой,
любовался сам не свой.
Он поднёс ладонь к виску.
Он кривил улыбкой губы.
Он смотрел на эти трубы,
слушал эту музыку .
А когда он умер тоже,
не играло ни х рена,
тишина, помилуй, Боже,
плохо, если тишина.
Кабы был постарше я,
забашлял бы девкам в морге,
прикупил бы в Военторге
я военного шмотья.
Заплатил бы, попросил бы,
занял бы, уговорил
бы, с музоном бы решил бы,
Петю, бл я, похоронил.
Ордена и аксельбанты
в красном бархате лежат,
и бухие музыканты
в трубы мятые трубят.
В трубы мятые трубили,
отставного хоронили
адмирала на заре,
все рыдали во дворе.
И на похороны эти
местный даун,
дурень Петя,
восхищённый и немой,
любовался сам не свой.
Он поднёс ладонь к виску.
Он кривил улыбкой губы.
Он смотрел на эти трубы,
слушал эту музыку .
А когда он умер тоже,
не играло ни х рена,
тишина, помилуй, Боже,
плохо, если тишина.
Кабы был постарше я,
забашлял бы девкам в морге,
прикупил бы в Военторге
я военного шмотья.
Заплатил бы, попросил бы,
занял бы, уговорил
бы, с музоном бы решил бы,
Петю, бл я, похоронил.
И он говорит ей:
«С чего мне начать, ответь, — я куплю нам хлеба, сниму нам клеть, не
бросай меня одного взрослеть, это хуже ада. Я играю блюз и ношу серьгу, я
не знаю, что для тебя смогу, но мне гнусно быть у тебя в долгу, да и ты
не рада».
Говорит ей: «Я никого не звал, у меня есть сцена и
есть вокзал, но теперь я видел и осязал самый свет, похоже. У меня в
гитарном чехле пятак, я не сплю без приступов и атак, а ты поглядишь на
меня вот так, и вскипает кожа.
И он говорит ей:
«С чего мне начать, ответь, — я куплю нам хлеба, сниму нам клеть, не
бросай меня одного взрослеть, это хуже ада. Я играю блюз и ношу серьгу, я
не знаю, что для тебя смогу, но мне гнусно быть у тебя в долгу, да и ты
не рада».
Говорит ей: «Я никого не звал, у меня есть сцена и
есть вокзал, но теперь я видел и осязал самый свет, похоже. У меня в
гитарном чехле пятак, я не сплю без приступов и атак, а ты поглядишь на
меня вот так, и вскипает кожа.
тебя, наверно, не заслужил, только кто арбитры. Ночевал у разных и был
игрок, (и посмел ступить тебе на порог), и курю как дьявол, да все не
впрок, только вкус селитры.
Через семь лет смрада и кабака я умру
в лысеющего быка, в эти ляжки, пошлости и бока, поучать и охать. Но
пока я жутко живой и твой, пахну дымом, солью, сырой листвой, Питер Пен,
Иванушка, домовой, не отдай меня вдоль по той кривой, где тоска и
похоть».
тебя, наверно, не заслужил, только кто арбитры. Ночевал у разных и был
игрок, (и посмел ступить тебе на порог), и курю как дьявол, да все не
впрок, только вкус селитры.
Через семь лет смрада и кабака я умру
в лысеющего быка, в эти ляжки, пошлости и бока, поучать и охать. Но
пока я жутко живой и твой, пахну дымом, солью, сырой листвой, Питер Пен,
Иванушка, домовой, не отдай меня вдоль по той кривой, где тоска и
похоть».
времени не спасу, мы его там встретим. Я умею верить и обнимать, только
я не буду тебя, как мать, опекать, оправдывать, поднимать, я здесь не
за этим.
Как все дети, росшие без отцов, мы хотим игрушек и
леденцов, одеваться празднично, чтоб рубцов и не замечали. Только нет на
свете того пути, где нам вечно нет еще двадцати, всего спросу —
радовать и цвести, как всегда вначале.
времени не спасу, мы его там встретим. Я умею верить и обнимать, только
я не буду тебя, как мать, опекать, оправдывать, поднимать, я здесь не
за этим.
Как все дети, росшие без отцов, мы хотим игрушек и
леденцов, одеваться празднично, чтоб рубцов и не замечали. Только нет на
свете того пути, где нам вечно нет еще двадцати, всего спросу —
радовать и цвести, как всегда вначале.
отвыкай, хороший мой, отвыкай отступать, робея. Есть вокзал и сцена, а
есть жилье, и судьба обычно берет свое и у тех, кто бегает от нее —
только чуть грубее».
И стоят в молчанье, оглушены, этим новым
качеством тишины, где все кучевые и то слышны, — ждут, не убегая. Как
живые камни, стоят вдвоём, а за ними гаснет дверной проём, и земля в
июле стоит своём, синяя, нагая.
И он говорит ей:
«С чего мне начать, ответь, — я куплю нам хлеба, сниму нам клеть, не
бросай меня одного взрослеть, это хуже ада. Я играю блюз и ношу серьгу, я
не знаю, что для тебя смогу, но мне гнусно быть у тебя в долгу, да и ты
не рада».
Говорит ей: «Я никого не звал, у меня есть сцена и
есть вокзал, но теперь я видел и осязал самый свет, похоже. У меня в
гитарном чехле пятак, я не сплю без приступов и атак, а ты поглядишь на
меня вот так, и вскипает кожа.
И он говорит ей:
«С чего мне начать, ответь, — я куплю нам хлеба, сниму нам клеть, не
бросай меня одного взрослеть, это хуже ада. Я играю блюз и ношу серьгу, я
не знаю, что для тебя смогу, но мне гнусно быть у тебя в долгу, да и ты
не рада».
Говорит ей: «Я никого не звал, у меня есть сцена и
есть вокзал, но теперь я видел и осязал самый свет, похоже. У меня в
гитарном чехле пятак, я не сплю без приступов и атак, а ты поглядишь на
меня вот так, и вскипает кожа.
Не спится мне. Такая лунность.
Еще как будто берегу
В душе утраченную юность.
Подруга охладевших лет,
Не называй игру любовью,
Пусть лучше этот лунный свет
Ко мне струится к изголовью.
Пусть искаженные черты
Он обрисовывает смело,-
Ведь разлюбить не сможешь ты,
Как полюбить ты не сумела.
Любить лишь можно только раз,
Вот оттого ты мне чужая,
Что липы тщетно манят нас,
В сугробы ноги погружая.
Ведь знаю я и знаешь ты,
Что в этот отсвет лунный, синий
На этих липах не цветы -
На этих липах снег да иней.
Что отлюбили мы давно,
Ты не меня, а я - другую,
И нам обоим все равно
Играть в любовь недорогую.
Но все ж ласкай и обнимай
В лукавой страсти поцелуя,
Пусть сердцу вечно снится май
И та, что навсегда люблю я.
Есенин. Еще на эти стихи песня есть, очень нравится
Не спится мне. Такая лунность.
Еще как будто берегу
В душе утраченную юность.
Подруга охладевших лет,
Не называй игру любовью,
Пусть лучше этот лунный свет
Ко мне струится к изголовью.
Пусть искаженные черты
Он обрисовывает смело,-
Ведь разлюбить не сможешь ты,
Как полюбить ты не сумела.
Любить лишь можно только раз,
Вот оттого ты мне чужая,
Что липы тщетно манят нас,
В сугробы ноги погружая.
Ведь знаю я и знаешь ты,
Что в этот отсвет лунный, синий
На этих липах не цветы -
На этих липах снег да иней.
Что отлюбили мы давно,
Ты не меня, а я - другую,
И нам обоим все равно
Играть в любовь недорогую.
Но все ж ласкай и обнимай
В лукавой страсти поцелуя,
Пусть сердцу вечно снится май
И та, что навсегда люблю я.
Есенин. Еще на эти стихи песня есть, очень нравится
Не спится мне. Такая лунность.
Еще как будто берегу
В душе утраченную юность.
Подруга охладевших лет,
Не называй игру любовью,
Пусть лучше этот лунный свет
Ко мне струится к изголовью.
Пусть искаженные черты
Он обрисовывает смело,-
Ведь разлюбить не сможешь ты,
Как полюбить ты не сумела.
Любить лишь можно только раз,
Вот оттого ты мне чужая,
Что липы тщетно манят нас,
В сугробы ноги погружая.
Ведь знаю я и знаешь ты,
Что в этот отсвет лунный, синий
На этих липах не цветы -
На этих липах снег да иней.
Что отлюбили мы давно,
Ты не меня, а я - другую,
И нам обоим все равно
Играть в любовь недорогую.
Но все ж ласкай и обнимай
В лукавой страсти поцелуя,
Пусть сердцу вечно снится май
И та, что навсегда люблю я.
Есенин. Еще на эти стихи песня есть, очень нравится
7 ноября
…До боли снежное и хрупкое
сегодня утро, сердце чуткое
насторожилось, ловит звуки.
Бело пространство заоконное —
мальчишкой я врывался в оное
в надетом наспех полушубке.
В побитом молью синем шарфике
я надувал цветные шарики.
…Звучали лозунги и речи…
Где песни ваши, флаги красные,
вы сами, пьяные, прекрасные,
меня берущие на плечи?
7 ноября
…До боли снежное и хрупкое
сегодня утро, сердце чуткое
насторожилось, ловит звуки.
Бело пространство заоконное —
мальчишкой я врывался в оное
в надетом наспех полушубке.
В побитом молью синем шарфике
я надувал цветные шарики.
…Звучали лозунги и речи…
Где песни ваши, флаги красные,
вы сами, пьяные, прекрасные,
меня берущие на плечи?
Там вечером Есенина читали,
портвейн глушили, в домино играли.
А участковый милиционер
снимал фуражку и садился рядом
и пил вино, поскольку не был гадом.
Восьмидесятый год. СССР.
Тот скверик возле мясокомбината
я помню, и напоминать не надо.
Мне через месяц в школу, а пока
мне нужен свет и воздух. Вечер. Лето.
"Купи себе марожнова".Монета
в руке моей, во взоре- облака.
"Спасиба".И пошел, не оглянулся.
Семнадцать лет прошло, и я вернулся-
ни света и ни воздуха. Зато
остался скверик. Где же вы, ребята,
теперь? На фоне мясокомбината
я поднимаю воротник пальто.
И мыслю я: в году восьмидесятом
Вы жили хорошо, ругались матом,
Есенина ценили и вино.
А умерев, вы превратились в тени.
В моей душе ещё живёт Есенин,
СССР, разруха, домино.
Там вечером Есенина читали,
портвейн глушили, в домино играли.
А участковый милиционер
снимал фуражку и садился рядом
и пил вино, поскольку не был гадом.
Восьмидесятый год. СССР.
Тот скверик возле мясокомбината
я помню, и напоминать не надо.
Мне через месяц в школу, а пока
мне нужен свет и воздух. Вечер. Лето.
"Купи себе марожнова".Монета
в руке моей, во взоре- облака.
"Спасиба".И пошел, не оглянулся.
Семнадцать лет прошло, и я вернулся-
ни света и ни воздуха. Зато
остался скверик. Где же вы, ребята,
теперь? На фоне мясокомбината
я поднимаю воротник пальто.
И мыслю я: в году восьмидесятом
Вы жили хорошо, ругались матом,
Есенина ценили и вино.
А умерев, вы превратились в тени.
В моей душе ещё живёт Есенин,
СССР, разруха, домино.
Дочь попросила у мамы конфетку
сунь моя милая мальчик в розетку!
треснула кожа, обуглились кости,
Долго над шуткой смеялися гости!)
Эх! детство мое босоногое!!!!
Дочь попросила у мамы конфетку
сунь моя милая мальчик в розетку!
треснула кожа, обуглились кости,
Долго над шуткой смеялися гости!)
Эх! детство мое босоногое!!!!
Дочь попросила у мамы конфетку
сунь моя милая мальчик в розетку!
треснула кожа, обуглились кости,
Долго над шуткой смеялися гости!)
Эх! детство мое босоногое!!!!
Дядя сказал - тю, стрекоза..
долго на пальцах моргали глаза...
его стихи,часто без имени, ходят по сети)
тайна вклада. снаряды
Лейтенант Александр Чурин,
Командир артиллерийского взвода,
В пятнадцать тридцать семь
Девятнадцатого июля
Тысяча девятсот сорок второго года
Вспомнил о боге.
И попросил у него ящик снарядов
К единственной оставшейся у него
Сорокапятимиллиметровке
Бог вступил в дискуссию с лейтенантом,
Припомнил ему выступления на политзанятиях,
Насмешки над бабушкой Фросей,
Отказал в чуде,
Назвал аспидом краснопузым и бросил.
Тогда комсомолец Александр Чурин,
Ровно в пятнадцать сорок две,
Обратился к дьяволу с предложением
Обменять душу на ящик снарядов.
его стихи,часто без имени, ходят по сети)
тайна вклада. снаряды
Лейтенант Александр Чурин,
Командир артиллерийского взвода,
В пятнадцать тридцать семь
Девятнадцатого июля
Тысяча девятсот сорок второго года
Вспомнил о боге.
И попросил у него ящик снарядов
К единственной оставшейся у него
Сорокапятимиллиметровке
Бог вступил в дискуссию с лейтенантом,
Припомнил ему выступления на политзанятиях,
Насмешки над бабушкой Фросей,
Отказал в чуде,
Назвал аспидом краснопузым и бросил.
Тогда комсомолец Александр Чурин,
Ровно в пятнадцать сорок две,
Обратился к дьяволу с предложением
Обменять душу на ящик снарядов.
В одном из трех танков,
Ползущих к чуринской пушке,
И, по понятным причинам,
Апеллируя к фэйр плэй и законам войны,
Отказал.
Впрочем, обещал в недалеком будущем
Похлопотать о Чурине у себя на работе.
Отступать было смешно и некуда.
Лейтенант приказал приготовить гранаты,
Но в этот момент в расположении взвода
Материализовался архангел.
С ящиком снарядов под мышкой.
Да еще починил вместе с рыжим Гришкой
Вторую пушку.
Помогал наводить.
Били, как перепелов над стерней.
Лейтенант утерся черной пятерней.
Спасибо, Боже - молился Чурин,
Что услышал меня,
Что простил и диота…
Подошло подкрепленье – стрелковая рота.
Архангел зашивал старшине живот,
Едва сдерживая рвоту.
Таращила глаза пыльная пехота.
Кто-то крестился,
Кто-то плевался, глазам не веря,
А седой ефрейтор смеялся,
И повторял –
Ну, дают! Ну, б ля, артиллерия!