Мама на даче, ключ
на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе
будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско,
солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь
зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет
купаться. Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят.
Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый. Шорты
с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня
нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена
и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас
жара — листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть,
я попрошу, чтоб в прятки. Витька — он добрый, один в один мальчик
из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер
начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь
к стене. Сто, девяносто девять.
Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает
конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать
наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это.
Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька
с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров,
пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой
из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот
плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом,
я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они
уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче
она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу.
Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.
Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась
на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю,
сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет
большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет,
теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона,
все друг при друге — и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся
по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю,
радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки.
Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю,
стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре,
тридцать...
Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах,
на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер,
и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком
детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю
считать со ста, жизнь моя — с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон,
клоуны на арене. «Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», —
смеется время. Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу.
Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах,
бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе,
кто-нибудь — на десятом. Десять — кончаю четвертый класс, завтрак можно
не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять.
Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.