Вы счастливы? – спросила она.
Что? – воскликнул Монтэг.
Но девушки перед ним уже не было – она бежала прочь по залитой лунным светом дорожке. В
доме тихо затворилась дверь.
– Счастлив ли я? Что за вздор!
Монтэг перестал смеяться. Он сунул руку в специальную скважину во входной двери своего
дома. В ответ на прикосновение его пальцев дверь открылась.
– Конечно, я счастлив. Как же иначе? А она что думает – что я несчастлив? – спрашивал он у
пустых комнат. В передней взор его упал на вентиляционную решётку. И вдруг он вспомнил, что там
спрятано. Оно как будто поглядело на него оттуда. И он быстро отвёл глаза.
Какая странная ночь, и какая странная встреча! Такого с ним ещё не случалось. Разве только
тогда в парке, год назад, когда он встретился со стариком и они разговорились…
Монтэг тряхнул головой. Он взглянул на пустую стену перед собой, и тотчас на ней возникло
лицо девушки – такое, каким оно сохранилось в его памяти, – прекрасное, даже больше, удивитель-
ное. Это тонкое лицо напоминало циферблат небольших часов, слабо светящийся в тёмной комнате,
когда, проснувшись среди ночи, хочешь узнать время и видишь, что стрелки точно показывают час,
минуту и секунду, и этот светлый молчаливый лик спокойно и уверенно говорит тебе, что ночь про-
ходит, хотя и становится темнее, и скоро снова взойдёт солнце.
– В чём дело? – спросил Монтэг у своего второго, подсознательного "я", у этого чудачка, кото-
рый временами вдруг выходит....Ему показалось, что он раздвоился, раскололся пополам и одна его половина была горячей как
огонь, а другая холодной как лёд, одна была нежной, другая – жёсткой, одна – трепетной, другая –
твЯ и правда живой, думал Дуглас. Прежде я этого не знал, а может, и знал, да не помню.
Он выкрикнул это про себя раз, другой, десятый! Надо же! Прожил на свете целых двена-
дцать лет и ничегошеньки не понимал! И вдруг такая находка: дрался с Томом, и вот тебе – тут,
под деревом, сверкающие золотые часы, редкостный хронометр с заводом на семьдесят летёрдой как камень. И каждая половина его раздвоившегося "я" старалась уничтожить другую
вас знаю?
– Потому что вы мне нравитесь, – ответила она, – и мне ничего от вас не надо. А ещё потому,
что мы понимаем друг друга.
– С вами я чувствую себя старым-престарым,
– Да? А скажите, почему у вас у самого нет дочки, такой вот, как я, раз вы так любите детей?
– Не знаю.
– Вы шутите!
– Я хотел сказать… – он запнулся и покачал головой. – Видите ли, моя жена… Ну, одним сло-
вом, она не хотела иметь детей.
Улыбка сошла с лица девушки
– Простите. Я ведь, правда, подумала, что вы смеётесь надо мной. Я просто дурочка.
– Нет-нет! – воскликнул он. – Очень хорошо, что вы спросили. Меня так давно никто об этом
не спрашивал. Никому до тебя нет дела… Очень хорошо, что вы спросили.
– Ну, давайте поговорим о чём-нибудь другом. Знаете, чем пахнут палые листья? Корицей! Вот
понюхайте.
– А ведь верно
Она подняла на него свои лучистые тёмные глаза.
– Как вы всегда удивляетесь!
– Это потому, что раньше я никогда не замечал… Не хватало времени…
– А вы посмотр
– Посмотрел. – И невольно рассмеялся.
– Вы теперь уже гораздо лучше смеётесь.
– Да?
– Да. Более непринуж
У него вдруг стало легко и спокойно на сердце.
И вдруг могучая волна тепла прокатилась по городку, вал горячего воздуха захлестнул его, будто нечаянно оставили открытой дверь пекарни. Зной омывал дома, кусты, детей. Сосульки срывались с крыш, разбивались и таяли. Двери распахнулись. Окна раскрылись. Дети скинули свитера. Мамаши сбросили медвежье обличье. Снег испарился, и на газонах показалась прошлогодняя жухлая трава.
каво?
каво?
бутылки лето. И теперь, когда Дуглас знал, по-настоящему знал, что он живой, что он затем и хо-
дит по земле, чтобы видеть и ощущать мир, он понял еще одно: надо частицу всего, что он узнал,
частицу этого особенного дня – дня сбора одуванчиков – тоже закупорить и сохранить; а потом
настанет такой зимний январский день, когда валит густой снег, и солнца уже давным-давно никто
не видел, и, может быть, это чудо позабылось, и хорошо бы его снова вспомнить, – вот тогда он
его откупорит! Ведь это лето непременно будет летом нежданных чудес, и надо все их сберечь и
где-то отложить для себя, чтобы после, в любой час, когда вздумаешь, пробраться на цыпочках во
влажный сумрак и протянуть руку…
каво?