Остаться в живых

Каким же дураком я был, когда говорил, что недоволен жизнью. Подумать только, я ведь так легко был готов с ней распрощаться после смерти любимых женщин — жены и дочери. Как слюнтяй, я впал в жуткую депрессию, убивая себя изнутри мыслями. Они, словно тысячи игл, впивались в мое сердце и душу, так раня меня, что я задумывался о самоубийстве. Ну не дурак ли?
Жизнь — она так хрупка и беззащитна, как лепестки «белого» одуванчика: стоит ветру лишь немного усилиться, как тут же бывшие желтые лепестки, уже превратившиеся в пух, разлетятся. Теперь я часто сравнивал свою жизнь с этим цветком, представляя свое уязвимое существо на месте одуванчика, а ветром был жестокий мир. Хотя какой там мир, это была война.
До сих пор не понимаю, как я оказался среди добровольцев, которых отправляли в Афганистан. Я списываю это на забытьё, в котором пребывал после пожара, унесшего жизни моих женщин. Судя по всему, я просто искал смерти, не решаясь сам на этот шаг, и хотел, чтобы она пришла откуда-то извне. Кой парадокс: в поисках смерти найти дикое, безумное, даже животное желание жить.
Я видел, как мои товарищи падали, уже не в силах подняться, потому что пули проникали в их тела; видел, как они взрывались, нечаянно попадая на мины; видел, как бойцы из нашего немногочисленного отряда умирали с городу. Я нес их к убежищу в надежде, что они еще смогут выжить с нашей помощью, а потом, держа их за руки, видел, как те теряли последние силы и отпускали ниточку, связывающую тело с душой и жизнь со смертью.
Помню, как однажды меня тоже держал за руку мой товарищ, а я пребывал в бреду и очень много говорил, хотя не следовало бы растрачивать силы. Но тогда я уже ясно ощутил едкий запах смерти, я прямо чувствовал, как она стоит позади меня, прижимаясь почти вплотную, слышал ее тяжелое дыхание… В этот момент я уже знал, что умру, поэтому болтал, желая сказать как можно больше людям, что сидели около меня, а особенно моему другу, который сжимал мою руку. Я бредил что-то про священный джихад, про наш долг перед Афганистаном и про беспощадных врагов, а потом заговорил о любви. Помню глаза моего друга, когда он слышал от меня, что его женщина любит и ждет его, поэтому он должен выжить во что бы то ни стало. Хотя бы ради нее. Он плакал, когда я говорил об этом.
Там, на войне, каждый из нас осознал, каково это — цепляться за жизнь. В прямом и переносном смысле. Когда ты сидишь на диване и рассуждаешь о смерти, трусости и слабости, то даже не догадываешься, что когда она придет, ты будешь просить Господа о помиловании и хвататься за любую соломинку между жизнью и смертью. Вся твоя смелось и желание умереть растворится в желании остаться в живых, когда смерть будет дышать в затылок.
С тех пор я больше не думаю о смерти. Я боюсь ее настолько сильно, что при мысли о ней в желудке появляется неприятный спазм. И все-таки я был истинным дураком, когда говорил, что недоволен жизнью.