Первое сентября отнюдь не за горами, и в последнее время я все чаще вижу мам и их гордых малышей с рюкзаками на спине. Вот и сегодня, возвращаясь с магазина, заметила такую парочку. Дедушка вздохнул: "А ведь когда-то и мы тебя так вели..."Этой фразы оказалось достаточно, чтобы я погрузилась в воспоминания. Я проучилась в 4-х школах (так уж получилось). И обнаружила, что помню ровно 4-х учителей.
Первая учительница была на удивление терпеливой. Тогда я этого не понимала, а вот позже, перейдя в среднюю школу.. эм... оценила по достоинству, так сказать. Стоило ей войти в школу, как ее облепляла стайка учеников. С неизменным терпением она разнимала драчунов, выслушивала жалобы родителей и учениц.
Чуть позже я познакомилась с учительницей русского языка. Юморная пожилая еврейка. Сильный учитель и замечательный педагог. Моя мама до сих пор иногда вспоминает, как она метко указала на достоинства и недостатки БУКВАЛЬНО ВСЕХ учащихся.
Потом - учительница истории. Нашему классу с трудом удалось отвоевать свое право учиться у нее. Молодая очень (в отличие от предыдущих), но очень терпеливая. Ни разу не повысила голос за все те годы, которые мы учились. Застенчивая, но, судя по всему, любила своих учеников. И они платили ей взаимностью.
И четвертый - мужчина, учитель ОБЖ. У него был очень звучный голос, но, опять же, не припомню случая, чтобы повысил голос. Его ученики уважали, любили... и боялись. Но на моей памяти был случай, когда ученик (трудноуправляемый) довел его до белого каления, наверное. Он не кричал на него... он просто взял за шкирку и вышвырнул вон. Ученик, разумеется, вспомнил про свои права. Ученик был редким хамом, но после этого случая стал просто шелковым....
А что вы можете сказать про свои школьные годы и про учителей? Кто вам запомнился больше всего?
P.S. Прошу извинить за плохой стиль изложения)
Бельевые тренды, которые помогут почувствовать себя женственно и роскошно
Как выглядят и чем занимаются знаменитые российские гимнастки после окончания спортивной карьеры
Готовимся к отпуску: что никогда нельзя надевать в самолет
Скинни, брюки и черный: новый стиль 69-летней Брижит Макрон
напоминает улицу с горящими фонарями,
ледяную дорожку, перекрестки, сугробы,
толчею в раздевалке в восточном конце Европы.
Там звучит "ганниб
сильно пахнут подмышками брусья на физкультуре;
что до черной доски, от которой мороз по коже,
так и осталась черной. И сзади тоже.
Дребезжащий звонок серебристый иней
преобраз
все оказалось правдой и в кость оделось;
неохота вставать. Никогда не хотелось."
В шестом классе мне нравился учитель физики, Юрий Исаакович. Я его так жалела, что хотела даже выйти за него замуж. Я ревновала его к плоскогрудой ботаничке: иногда я видела их вместе. Юрий Исаакович всегда глядел куда-то вверх, на тусклое лабораторное окно, поверх голов. Он слушал, наклонив голову, и мягко говорил: «Присядь, мальчик, урока ты не знаешь». Выслушав девочку, говорил ей с ласковой грустью, глядя в окно: «И ты, девочка, присядь, и ты не выучила...» Шкафы в кабинете физики были покрыты таким слоем пыли, что так и тянуло написать что-нибудь. Юрий Исаакович, казалось, ничего не видел вокруг себя, и матерное слово постепенно тускнело и затягивалось новой пылью.
Учителя истории никто не слушал. Это был худой старик, обсыпанный пеплом. «Старейший педагог города», — говорили про него учителя. Он входил в класс с указкой и уходил с ней — всегда держался за нее двумя руками. Он держал ее горизонтально, в опущенных вниз прямых руках. Меня томила эта указка, я представляла себе, что историк ночью спит с ней — он лежит на спине, держа указку поверх одеяла, поперек кровати. Когда он говорил «Габсбурги», то на первую парту летели брызги из его рта." )
В шестом классе мне нравился учитель физики, Юрий Исаакович. Я его так жалела, что хотела даже выйти за него замуж. Я ревновала его к плоскогрудой ботаничке: иногда я видела их вместе. Юрий Исаакович всегда глядел куда-то вверх, на тусклое лабораторное окно, поверх голов. Он слушал, наклонив голову, и мягко говорил: «Присядь, мальчик, урока ты не знаешь». Выслушав девочку, говорил ей с ласковой грустью, глядя в окно: «И ты, девочка, присядь, и ты не выучила...» Шкафы в кабинете физики были покрыты таким слоем пыли, что так и тянуло написать что-нибудь. Юрий Исаакович, казалось, ничего не видел вокруг себя, и матерное слово постепенно тускнело и затягивалось новой пылью.
Учителя истории никто не слушал. Это был худой старик, обсыпанный пеплом. «Старейший педагог города», — говорили про него учителя. Он входил в класс с указкой и уходил с ней — всегда держался за нее двумя руками. Он держал ее горизонтально, в опущенных вниз прямых руках. Меня томила эта указка, я представляла себе, что историк ночью спит с ней — он лежит на спине, держа указку поверх одеяла, поперек кровати. Когда он говорил «Габсбурги», то на первую парту летели брызги из его рта." )
В шестом классе мне нравился учитель физики, Юрий Исаакович. Я его так жалела, что хотела даже выйти за него замуж. Я ревновала его к плоскогрудой ботаничке: иногда я видела их вместе. Юрий Исаакович всегда глядел куда-то вверх, на тусклое лабораторное окно, поверх голов. Он слушал, наклонив голову, и мягко говорил: «Присядь, мальчик, урока ты не знаешь». Выслушав девочку, говорил ей с ласковой грустью, глядя в окно: «И ты, девочка, присядь, и ты не выучила...» Шкафы в кабинете физики были покрыты таким слоем пыли, что так и тянуло написать что-нибудь. Юрий Исаакович, казалось, ничего не видел вокруг себя, и матерное слово постепенно тускнело и затягивалось новой пылью.
Учителя истории никто не слушал. Это был худой старик, обсыпанный пеплом. «Старейший педагог города», — говорили про него учителя. Он входил в класс с указкой и уходил с ней — всегда держался за нее двумя руками. Он держал ее горизонтально, в опущенных вниз прямых руках. Меня томила эта указка, я представляла себе, что историк ночью спит с ней — он лежит на спине, держа указку поверх одеяла, поперек кровати. Когда он говорил «Габсбурги», то на первую парту летели брызги из его рта." )