Стоял солнечный полдень.
— Ну?.. — спросил дракон.
— Перевожу! — обрадовался рыцарь и, присовокупив к пиковой и трефовой десятке свою бубновую, передвинул карты влево от себя.
— Канальи!.. — не удержался Его Святейшество. — Беру.
Дракон захихикал и подмигнул рыцарю. Его Святейшество епископ Рима, викарий Христа, преемник князя апостолов, Верховный первосвященник Вселенской Церкви, наместник Петра, примас Италии, архиепископ и митрополит Римской провинции, раб рабов Божьих или попросту Папа Римский вот уже второй час уверенно продувал партию за партией в переводного дурака. Видимо, сказывалось долгое отсутствие практики…
…Напротив, у дракона и рыцаря практики во всякого рода честных надувательствах, кои приято называть в обиходе «азартными играми», было хоть завались. Через десяток минут Папа снова остался в дураках, отчего густо покраснел и насуплено сдвинул митру на лоб.
— Ещё? — елейно поинтересовался ящер, перебирая когтями карты.
— Да, именем Божьим, да! — рявкнул понтифик, всеми фибрами души жаждая реванша.
Дракон ехидно улыбнулся, на что имел все основания. Ибо уже выиграл у Папы: право более не числиться дьявольским отродьем, должность настоятеля женского монастыря и буллу, провозглашающую, что карточный долг — это святое.
Успехи рыцаря были скромнее — тот разжился лишь бархатным тапком с левой ноги Его Святейшества… Разумеется рыцарю хотелось большего, почему он тут же и встрял, напомнив, что дурак сдаёт.
— Предам анафеме! — обиделся Папа, но послушно взялся тасовать колоду. — На что играем?.. Предупреждаю сразу, что ставить по предложению мсье рыцаря на кон право первой ночи сроком на год во всех владениях нашей матери—Церкви, я категорически отказываюсь.
— Ну, тогда давайте на какой-нибудь пустяк… — разочарованно брякнул рыцарь. — Например, кто проиграет — тот прилюдно три раза крикнет петухом.
— Тут я тоже пас. — немедленно отозвался Папа, никоим образом не желавший допускать публичного умаления своей харизмы.
— Тогда пусть проигравший завтра на главной площади города устроит какой-нибудь перформанс. — внёс рацпредложение дракон, никогда не упускавший возможности блеснуть своей продвинутостью в области современного искусства.
— Это как?.. — с подозрением поинтересовался Его Святейшество.
— Это означает сделать перед зрителями то, чего от тебя никто не ожидает.
— Например?.. — подозрительности в голосе Папы прибавилось раза в два.
— Например, прилюдно совокупиться с блудной девкой!.. — снова влез в беседу рыцарь, но, увидев выражение лица понтифика, осёкся. — …Ну, или там просто прочитать стишок.
— Какой стишок?
— Да какой угодно. Да хоть и о загородной прогулке! Главное — громко и с выражением. Чтобы все услышали. — предложил дракон.
— Один стишок — это, пожалуй, маловато… — задумчиво протянул рыцарь. — Давайте добавим сюда ещё обязательство сыграть с первым попавшимся в крестики.
— В крестики?.. — поразился Папа и машинально потрогал висящее на груди распятие.
— Вы что, не знаете эту игру? — в свою очередь удивился рыцарь. — Берутся крестики и…
— ...Дальше я знаю! Итак, играем на перформанс и крестики. — отрезал Его Святейшество. На самом деле он игры в крестики не знал, но не выказывать же Верховному первосвященнику Вселенской Церкви перед двумя мирянами своей неосведомлённости?..
…Папа не спал всю ночь. Нет, вовсе не воспоминания о тотальном проигрыше грызли его сердце. Следов покаяния от временного приобщения к азартным играм понтифик тоже не испытывал, так как, будучи реалистом, давно уже придерживался правила «не согрешишь — не покаешься». Словом, мучился папа бессонницей вовсе по другой причине. При свете медленно оплывающих свечей, он честно и педантично готовился к завтрашнему дню. Поскольку из всех стихов Его Святейшество знал только церковные песнопения, постольку под определение «стишок о загородной прогулке» эти рифмы никаким боком не подходили. Выход был только один — сочинить что-нибудь своё. Да и с игрой в крестики пока была полная неопределённость...
— Дааааа… — задумчиво протянул вечером следующего дня рыцарь, методично вращая над костром вертел с тушей барана. — Каким масштабным человечищем этот Урбан II оказался!
— Это ты про его вирши? Хе-х, Гомер и Овидий — просто бездари рядом с Папой, осенённым божьей благодатью. — дракон заржал, а потом со смаком процитировал: «О, люди города Клермона! Я вас зову покинуть она! Пройтись в леса, грибов алкая, читать молитв не забывая!..»
— Нет, я про другое… — рыцарь потыкал мизерикордией в мясо, проверяя степень прожарки. — Я про то, как Его Святейшество вместо игры в крестики-нолики объявил Крестовый поход…
Когда я стану старой бабкой (а это случится очень скоро), и покроюсь пигментными пятнами, чешуёй, ко-ростой, бля, разной, перхотью и хуйевознаит чем ещё - я буду сидеть в ссаном кресле под торшером, вя-зать носки по восемь метров, через каждый метр – пятку, и думать о хуях…
А что мне ещё делать своим атрофированным мозгом, которого к старости станет ещё меньше чем щас?
И вот какая тварь придумала дешёвую отмазку, что, мол, «не в размере хуя кроецца тайна мироздания»?! Тварь. И я обосную – почему. И сделаю это сейчас. Не дожидаясь маразма, коросты и восьмиметровых нос-ков. Пока память ещё свежа.
Поехали.
***
- Ты нео
- А ты, бля, конечно, лучше! – я подтянула сползающие кальсоны Маринкиного деда, и оттянула резинку Маринкиной юбки фасона «Моя первая учительница Матильда Вячеславовна, 1924 год»
- Зато без говна. – Отрезала Маринка.
- Говно не моё. – Я быстро внесла ясность.
- Один хуй – мы уродины…
Мар
Было нам с ней тем летом по 20 годов. Маринка была всё ещё замужем, а я уже оттуда год как вылетела. И мы с ней горевали. Каждая о своём. Настроение требовало немедленно его улучшить, а жопы просили при-ключений… Не помню, кому из нас пришла тогда в голову беспесды светлая мысль поехать вдвоём к Ма-ринке на дачу, но факт остаётся фактом. Мы с ней сели в пригородную электричку «Масква-Шатура», и, проезжая славный город Гжель, внезапно обнаружили, что изрядно нажрали рыла. Ехать до Маринкиной дачи нужно было два часа, жара на улице стояла под 40 градусов на солнце, а пива мы с ней в дорогу взя-ли по-босяцки дохуя.
На своей станции мы выпали из вагона на перрон, уронили сумку, в которой лежали наши с Маринкой шмотки, и ещё пять бутылок «Золотой Бочки», и только на даче сообразили, что переодеться нам не во что. Всё барахло наше было мокрым от пива, и воняло дрожжами.
Шляцца по старой даче на десятисантиме
Мне достались какие-то кальсоны с дырищей на песде, и майка с оттянутыми сиськами, с надписью «Олим-пиада – 80», а Маринке – коричневая юбка в складку, длиной до икр, и безрукавка из крысиных писек. Один хуй, кроме нас на этой даче никого нет, и забор был высокий и крепкий. Единственное, что осталось крепкого на этой, бля, фазенде.
Мы ржали друг над другом минут десять, а потом привыкли, и тупо жрали немытую редиску, сливаясь с природой, и запивая её купленным на станции «Арсенальным».
В тот момент, когда я , поскользн
- Входите, не заперто! – на автомате крикнула вездессущая подруга, и через секунду заорала: - Нахуй!!! Не входить!!!!
Но было поздно.
Дверь калитки распахнулась,
Я извлекла своё ебло из помойной ямы, и вежливо поздоровалась. По-немецки.
- Гутен таг!
Джентльмены с улыбкой повернулись на голос, и по-моему, обосрались.
Я тоже
Но от тех гопников в кэпках не осталось и следа. Братья возмужали, сверкали ботинками, благоухали «Ар-мани» и я, скосив глаза, приметила на дороге у Маринкиного дома припаркованную иномарку. (В машинах не разбираюсь, не ебите мне моск).
Маринка сидела под вишней, и было непонятно: то ли она всё ещё ссыт, то ли делает вид, что просто си-дит на корточках, и любуецца раздавленными мною слизняками, то ли она уже срать начала.
Непонятно…
Повисла благостна
- Привет, девчонки! – прокаркал старший Лавров.
- Приве-е-е-ет.. – проблеяли мы. А я быстро вытерла еблет олимпийской майкой.
- А нам, вот, сказали, вас в городе видели… - извиняющимся тоном тихо молвил младший, и посмотрел на меня.
- Что? Никогда не видел, как бабы маски из клубники делают? – рявкнула я.
- А это клубника? – засомневался Михаил
- А что, по-твое
- Мы очень рады вас видеть! – крикнула из-под вишни Марина, и встала в полный рост, явив миру свою чудо-йубку и бабушкины галоши.
На братьев было страшно смотреть. Мне лично стало их жалко. И я крикнула, не рискуя к ним приближац-ца:
- Не ссыте, мужики. Это мы по-дачному просто вырядились… Чтоб, типа, не пачкацца… Мы это… Картошку сажаем.
Ога. В августе
- Ща, подождите, мы переоденемся!
Мы метнулись в дом. По дороге я ещё наступила в какое-то говно типа кильки в томате, но это уже роли не играло.
За десять минут мы с Маринкой оделись, причесали
В общем, хули тут сиськи мять – поехали мы с братьями к ним на дачу. Под благовидным предлогом «вы-пить за встречу».
Сижу. С младшим Лавровым. Пью винище. Которое мягко ложицца на пиво, и потихоньку лишает меня спо-собности двигацца и говорить.( Не зря говорят: вино на пиво – диво, а пиво на вино – говно). Но, что ха-рактерно, вижу-слышу-соображаю хорошо.
Со второго этажа доносились «немецкие аплодисменты» (для лузеров – это когда животом по жопе шлёпа-ют), Миша загадочно улыбался, а я начала терять остроту зрения.
- Мдя… - сказал младший Лавров.
Наху
- Му-у-у… ответила я, а Лавров оживился:
- Тоже хочешь что ли? Ну а чо молчала-то?!
- Бля-я-я…
Я тупо свалилась на пол, понимая, что из всех органов чувств у меня щас на полную катушку работают только уши. Я слышала как он пыхтел, шуршал, стонал, но не ебал!!! Нет! Он просто стонал и шуршал. И вдруг буднично сообщил:
- Спасибо, я кончил. А ты?
Тут ко мне сразу вернулись все остальные чувства. И я заорала:
- Куда ты кончил?!
- Сюда. – Покрасн
Я протрезвела. Мне стало страшно. У меня в голове не укладывалось: а нахуя вот надо было дрочить в на-пальчник??!!Вы видели ваще, что это такое? Это такой ма-а-аленький гандон, который надевают на па-лец, когда порежуцца. Резиновый и плотный. У моего деда такие штуки в огромном количестве по всему дому валялись. Он потому что вечно сослепу пальцы себе то ножом, то ножницами резал… а Лаврову он нахуя?!
Тут до меня стал доходить смысл второй части вопроса. «А ты?» А что я?! А я как должна была кончить, интересно?!
Тут меня охватила
Чтоб проверить её, я схватила извращенца Лаврова одной рукой за волосы, чтоб не сопротивлялся, а дру-гую запустила ему между ног…
Я не ошиблась.
С напальчником, правда, Миша себе сильно польстил. Хватило бы и резинки от пипетки. С лихвой.
В ответ на мой дикий ржач на втором этаже утихли немецкие аплодисменты
- Что?! – заорала Маринка.
Она уже включила свет, и её взгляду предстала картина: стою я, одетая, ржу как ебанутая, и держу за во-лосы Мишку, который стоит со спущенными штанами, и сжимает в руке напальчник…
Миша Лавров навсегда врезался в мою память своим членом, размером с пипетку, которым он умудрялся ебать людей так, что они этого даже не чувствовали, и наверняка стал известным фокусником. Наверняка. Ибо точнее сказать не могу. Уж восемь лет как не виделись, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
…А тогд
Пока я не встретила Рому. И не прекратила ржать.
Рома был больше двух метров ростом, больше ста килограмм весом, а поскольку всем известно, что Лида мужиков, как свиней, килограммами меряет – неудивительно, что Рома запал мне в душу. И не только.
Обламывало только одно: Рома был лучшим другом МОЕГО лучшего друга Дениса. Да, бывает и такое. У меня есть воистину лучший друг мушскова полу. И, хотя мы с Динькой в интимных отношениях не состояли – к мужикам он меня ревновал шопесдец. В присутствии Дениса насчёт того, чтоб подкатить к Роме и речи не было.
Ну ведь хотелось же! Ну плоть-то веть требует такова щастья!
И мне повезло.
Одн
- Денис… - проникновенно сказала я Диньке, оттащив его в коридор, - ты знаешь, я же тебя люблю…
- С Ромой ебацца не разрешаю – сразу отрезал Динька, и добавил: - Пидораска ты.
Потом подумал ещё, и закончил:
- Не станешь ты с ним ебацца. Зуб на вынос даю. Сама не станешь.
Я кив
- Стану-стану. Смирись. Динь… А если полчасика всего, а? и всё! Ну я только чуть-чуть… ну, блин, клёвый мужик-то.. А я мать-одиночка, одна живу, у меня, между прочим, от отсутствия секса может рак груди быть!! – я давила Дениса железными аргументами.
- Давай, я тебя выебу, хочешь? – обрадовался друг, и мерзко улыбнулся.
- Иди нахуй. – Я насупилась
Агрумент был уже не железный, а каменный. За мою манную кашу Ден продаст родную маму.
- Кашка… - Денис почесал жопу. – Кашка – это хорошо. Манная такая… Хуй с тобой. Иди к своему Роме. Но имей ввиду – двадцать минут даю. Всё.
В комнату я впрыгнула с ловкостью Сергея Бубки, и кровожадно напала на Рому. Мужик не ожидал такой пакости, и растерялся.
- Штаны снимай, мудило! У нас двадцать минут всего!!! – я орала, и смотрела на часы.
Рома снял штаны. А потом трусы…
И
Кто-нибудь видел когда-нить репродукцию картины «Ленин на субботнике», ну, где Ленин весь такой на выебонах, бревно на плече прёт?
Так вот: бревно это было половиной Роминого хуя. Если не третью.
Я молча смотрела на то, что практически доставало до потолка, а Рома смущённо выглядывал из-за этого баобаба, и улыбался.
Я села на стул.
- Это что? – единств
- Это ОН – тихо сказал Рома, и, обхватив баобаб двумя руками, отогнул его в сторону.
- А как же ты с этим живёшь? – грустно спросила я, и собралась заплакать. Потому что совершенно точно знала, что вот ЭТО в меня не влезет даже с бочкой вазелина. А Рома мне по-прежнему нравился.
- Я дрочу. – Тоже с грустью признался Рома, и погладил баобаб.
- Давай хоть поцелуемс
…За дверью слышался Динькин мерзкий ржач, и комментарий:
- А я тебе предупреждал! Лучше б мне дала, дура!
С сексом я обломалась. Это было очевидно. Но отпускать Рому совершенно не хотелось. Он мне нравился. Бля, ну по-человечески нравился!
Поэтому через неделю я приняла Ромино приглашени
Петя был музыкантом, а я к творческим людям сильно неравнодушна. Поэтому, увидев Петину квартиру-студию, сразу атаковала музыканта кучей вопросов, попросила разрешения похуячить по клавишам синте-затора, сыграла ламбаду, и развесила уши, слушая Петины пояснения и музыку.
Рома тем временем слонялся без дела, и всё время ныл, что хочет спать. Я, конечно, девка благородная, и нахуй никогда никого открытым текстом не посылаю, но в тот момент очень хотелось.
Наконец, у меня лопнуло терпение:
- Ром, иди, бля, и спи уже!
- Я без тебя не пойду…
Тьфу!
Пришлось встать, пожелать Пете спокойной ночи, и свалить в спальню.
Кровать у Пети была с водяным матрасом. И застелена шёлковым бельём. Я разделась, плюхнулась на кро-вать, и тут же начала ловить руками подушку, которая отчего-то выскальзывала из под моей головы как мыльный пузырь.
Рома сорвал с себя свои парчовые одежды, и, с баобабом наперевес, рухнул рядом. Меня подбросило. Уда-рило о стенку. И я наебнулась на пол. Рома лишь виновато хихикнул. Я бросила на пол скользкую подушку, и устроилась кое-как на краю. Глаза начали слипацца.
Сквоз
- Хочу ебацца!!
А то ж! Надо думать! Только меня, вот, ебать не надо. Я для него щас «пучок мышек-девственниц – пятна-дцать копеек».
Я повернулась к Роме спиной, и пробормотала:
- Зна
- Да? – обрадовался Рома-хуй.
- Да. – Твёрдо ответила я, и уснула.
Мне снилось, что я плыву на лодке. С лодочником Петей. Он мне играет на балалайке ламбаду, и поёт го-лосом Антона Макарского: «Вечная любо-о-овь, верны мы были е-е-ей…»
И тут разда
- ААААААА!!!!ЫЫЫЫЫЫЫ!! ОООООБЛЯЯЯЯЯЯ!!!
Спросонок я заорала, и мне тут же кто-то обильно кончил на ебло. После чего матрас ещё раз тряхнуло, я подлетела, впечаталась рожей в стенку, почти к ней приклеилась, и сползла на пол.
Зачерпнув с глаз две горсти липких соплей, я обрела слабое зрение, и увидела Ромин баобаб, который продолжал фонтанировать в потолок, а потом самого Рому, который конвульсивно дёргался на матрасе, и стонал:
- Ты это видела? Тебе понравил
Я вздрогнула, и ответила:
- Тебе пиздец, дрочер…
Я царапала Рому ногтями, я кусала его за баобаб, я вытирала своё лицо о Ромины волосы, и громко руга-лась матом:
- Сука! Мудак! Долбоёб! Я тебе твой хуй в жопу засуну, чтоб, бля, голова не шаталась! Уродины кусок!
На мои вопли прибеж
- Петя! – кричала я в одеяле. – Петя! Этот пидор кончил мне на голову, пока я спала! Я убью его!!!
- Убьёшь. – Спокойно отвечал музыкант Петя. – Убьёшь. Но потом. Утром. И подальше от моего дома, по-жалуйста.
Рому я так и не убила. Он съебался ещё до того, как я вылезла из душа, где извела на свою голову литр шампуня. Рома съебался из моей жизни навсегда.
Из жизни. Но не из памяти.
И ко
О пипетке и о баобабе.
Когда я стану старой бабкой (а это случится очень скоро), и покроюсь пигментными пятнами, чешуёй, ко-ростой, бля, разной, перхотью и хуйевознаит чем ещё - я буду сидеть в ссаном кресле под торшером, вя-зать носки по восемь метров, через каждый метр – пятку, и думать о хуях…
А что мне ещё делать своим атрофированным мозгом, которого к старости станет ещё меньше чем щас?
И вот какая тварь придумала дешёвую отмазку, что, мол, «не в размере хуя кроецца тайна мироздания»?! Тварь. И я обосную – почему. И сделаю это сейчас. Не дожидаясь маразма, коросты и восьмиметровых нос-ков. Пока память ещё свежа.
Поехали.
***
- Ты нео
- А ты, бля, конечно, лучше! – я подтянула сползающие кальсоны Маринкиного деда, и оттянула резинку Маринкиной юбки фасона «Моя первая учительница Матильда Вячеславовна, 1924 год»
- Зато без говна. – Отрезала Маринка.
- Говно не моё. – Я быстро внесла ясность.
- Один хуй – мы уродины…
Мар
Было нам с ней тем летом по 20 годов. Маринка была всё ещё замужем, а я уже оттуда год как вылетела. И мы с ней горевали. Каждая о своём. Настроение требовало немедленно его улучшить, а жопы просили при-ключений… Не помню, кому из нас пришла тогда в голову беспесды светлая мысль поехать вдвоём к Ма-ринке на дачу, но факт остаётся фактом. Мы с ней сели в пригородную электричку «Масква-Шатура», и, проезжая славный город Гжель, внезапно обнаружили, что изрядно нажрали рыла. Ехать до Маринкиной дачи нужно было два часа, жара на улице стояла под 40 градусов на солнце, а пива мы с ней в дорогу взя-ли по-босяцки дохуя.
На своей станции мы выпали из вагона на перрон, уронили сумку, в которой лежали наши с Маринкой шмотки, и ещё пять бутылок «Золотой Бочки», и только на даче сообразили, что переодеться нам не во что. Всё барахло наше было мокрым от пива, и воняло дрожжами.
Шляцца по старой даче на десятисантиме
Мне достались какие-то кальсоны с дырищей на песде, и майка с оттянутыми сиськами, с надписью «Олим-пиада – 80», а Маринке – коричневая юбка в складку, длиной до икр, и безрукавка из крысиных писек. Один хуй, кроме нас на этой даче никого нет, и забор был высокий и крепкий. Единственное, что осталось крепкого на этой, бля, фазенде.
Мы ржали друг над другом минут десять, а потом привыкли, и тупо жрали немытую редиску, сливаясь с природой, и запивая её купленным на станции «Арсенальным».
В тот момент, когда я , поскользн
- Входите, не заперто! – на автомате крикнула вездессущая подруга, и через секунду заорала: - Нахуй!!! Не входить!!!!
Но было поздно.
Дверь калитки распахнулась,
Я извлекла своё ебло из помойной ямы, и вежливо поздоровалась. По-немецки.
- Гутен таг!
Джентльмены с улыбкой повернулись на голос, и по-моему, обосрались.
Я тоже
Но от тех гопников в кэпках не осталось и следа. Братья возмужали, сверкали ботинками, благоухали «Ар-мани» и я, скосив глаза, приметила на дороге у Маринкиного дома припаркованную иномарку. (В машинах не разбираюсь, не ебите мне моск).
Маринка сидела под вишней, и было непонятно: то ли она всё ещё ссыт, то ли делает вид, что просто си-дит на корточках, и любуецца раздавленными мною слизняками, то ли она уже срать начала.
Непонятно…
Повисла благостна
- Привет, девчонки! – прокаркал старший Лавров.
- Приве-е-е-ет.. – проблеяли мы. А я быстро вытерла еблет олимпийской майкой.
- А нам, вот, сказали, вас в городе видели… - извиняющимся тоном тихо молвил младший, и посмотрел на меня.
- Что? Никогда не видел, как бабы маски из клубники делают? – рявкнула я.
- А это клубника? – засомневался Михаил
- А что, по-твое
- Мы очень рады вас видеть! – крикнула из-под вишни Марина, и встала в полный рост, явив миру свою чудо-йубку и бабушкины галоши.
На братьев было страшно смотреть. Мне лично стало их жалко. И я крикнула, не рискуя к ним приближац-ца:
- Не ссыте, мужики. Это мы по-дачному просто вырядились… Чтоб, типа, не пачкацца… Мы это… Картошку сажаем.
Ога. В августе
- Ща, подождите, мы переоденемся!
Мы метнулись в дом. По дороге я ещё наступила в какое-то говно типа кильки в томате, но это уже роли не играло.
За десять минут мы с Маринкой оделись, причесали
В общем, хули тут сиськи мять – поехали мы с братьями к ним на дачу. Под благовидным предлогом «вы-пить за встречу».
Сижу. С младшим Лавровым. Пью винище. Которое мягко ложицца на пиво, и потихоньку лишает меня спо-собности двигацца и говорить.( Не зря говорят: вино на пиво – диво, а пиво на вино – говно). Но, что ха-рактерно, вижу-слышу-соображаю хорошо.
Со второго этажа доносились «немецкие аплодисменты» (для лузеров – это когда животом по жопе шлёпа-ют), Миша загадочно улыбался, а я начала терять остроту зрения.
- Мдя… - сказал младший Лавров.
Наху
- Му-у-у… ответила я, а Лавров оживился:
- Тоже хочешь что ли? Ну а чо молчала-то?!
- Бля-я-я…
Я тупо свалилась на пол, понимая, что из всех органов чувств у меня щас на полную катушку работают только уши. Я слышала как он пыхтел, шуршал, стонал, но не ебал!!! Нет! Он просто стонал и шуршал. И вдруг буднично сообщил:
- Спасибо, я кончил. А ты?
Тут ко мне сразу вернулись все остальные чувства. И я заорала:
- Куда ты кончил?!
- Сюда. – Покрасн
Я протрезвела. Мне стало страшно. У меня в голове не укладывалось: а нахуя вот надо было дрочить в на-пальчник??!!Вы видели ваще, что это такое? Это такой ма-а-аленький гандон, который надевают на па-лец, когда порежуцца. Резиновый и плотный. У моего деда такие штуки в огромном количестве по всему дому валялись. Он потому что вечно сослепу пальцы себе то ножом, то ножницами резал… а Лаврову он нахуя?!
Тут до меня стал доходить смысл второй части вопроса. «А ты?» А что я?! А я как должна была кончить, интересно?!
Тут меня охватила
Чтоб проверить её, я схватила извращенца Лаврова одной рукой за волосы, чтоб не сопротивлялся, а дру-гую запустила ему между ног…
Я не ошиблась.
С напальчником, правда, Миша себе сильно польстил. Хватило бы и резинки от пипетки. С лихвой.
В ответ на мой дикий ржач на втором этаже утихли немецкие аплодисменты
- Что?! – заорала Маринка.
Она уже включила свет, и её взгляду предстала картина: стою я, одетая, ржу как ебанутая, и держу за во-лосы Мишку, который стоит со спущенными штанами, и сжимает в руке напальчник…
Миша Лавров навсегда врезался в мою память своим членом, размером с пипетку, которым он умудрялся ебать людей так, что они этого даже не чувствовали, и наверняка стал известным фокусником. Наверняка. Ибо точнее сказать не могу. Уж восемь лет как не виделись, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
…А тогд
Пока я не встретила Рому. И не прекратила ржать.
Рома был больше двух метров ростом, больше ста килограмм весом, а поскольку всем известно, что Лида мужиков, как свиней, килограммами меряет – неудивительно, что Рома запал мне в душу. И не только.
Обламывало только одно: Рома был лучшим другом МОЕГО лучшего друга Дениса. Да, бывает и такое. У меня есть воистину лучший друг мушскова полу. И, хотя мы с Динькой в интимных отношениях не состояли – к мужикам он меня ревновал шопесдец. В присутствии Дениса насчёт того, чтоб подкатить к Роме и речи не было.
Ну ведь хотелось же! Ну плоть-то веть требует такова щастья!
И мне повезло.
Одн
- Денис… - проникновенно сказала я Диньке, оттащив его в коридор, - ты знаешь, я же тебя люблю…
- С Ромой ебацца не разрешаю – сразу отрезал Динька, и добавил: - Пидораска ты.
Потом подумал ещё, и закончил:
- Не станешь ты с ним ебацца. Зуб на вынос даю. Сама не станешь.
Я кив
- Стану-стану. Смирись. Динь… А если полчасика всего, а? и всё! Ну я только чуть-чуть… ну, блин, клёвый мужик-то.. А я мать-одиночка, одна живу, у меня, между прочим, от отсутствия секса может рак груди быть!! – я давила Дениса железными аргументами.
- Давай, я тебя выебу, хочешь? – обрадовался друг, и мерзко улыбнулся.
- Иди нахуй. – Я насупилась
Агрумент был уже не железный, а каменный. За мою манную кашу Ден продаст родную маму.
- Кашка… - Денис почесал жопу. – Кашка – это хорошо. Манная такая… Хуй с тобой. Иди к своему Роме. Но имей ввиду – двадцать минут даю. Всё.
В комнату я впрыгнула с ловкостью Сергея Бубки, и кровожадно напала на Рому. Мужик не ожидал такой пакости, и растерялся.
- Штаны снимай, мудило! У нас двадцать минут всего!!! – я орала, и смотрела на часы.
Рома снял штаны. А потом трусы…
И
Кто-нибудь видел когда-нить репродукцию картины «Ленин на субботнике», ну, где Ленин весь такой на выебонах, бревно на плече прёт?
Так вот: бревно это было половиной Роминого хуя. Если не третью.
Я молча смотрела на то, что практически доставало до потолка, а Рома смущённо выглядывал из-за этого баобаба, и улыбался.
Я села на стул.
- Это что? – единств
- Это ОН – тихо сказал Рома, и, обхватив баобаб двумя руками, отогнул его в сторону.
- А как же ты с этим живёшь? – грустно спросила я, и собралась заплакать. Потому что совершенно точно знала, что вот ЭТО в меня не влезет даже с бочкой вазелина. А Рома мне по-прежнему нравился.
- Я дрочу. – Тоже с грустью признался Рома, и погладил баобаб.
- Давай хоть поцелуемс
…За дверью слышался Динькин мерзкий ржач, и комментарий:
- А я тебе предупреждал! Лучше б мне дала, дура!
С сексом я обломалась. Это было очевидно. Но отпускать Рому совершенно не хотелось. Он мне нравился. Бля, ну по-человечески нравился!
Поэтому через неделю я приняла Ромино приглашени
Петя был музыкантом, а я к творческим людям сильно неравнодушна. Поэтому, увидев Петину квартиру-студию, сразу атаковала музыканта кучей вопросов, попросила разрешения похуячить по клавишам синте-затора, сыграла ламбаду, и развесила уши, слушая Петины пояснения и музыку.
Рома тем временем слонялся без дела, и всё время ныл, что хочет спать. Я, конечно, девка благородная, и нахуй никогда никого открытым текстом не посылаю, но в тот момент очень хотелось.
Наконец, у меня лопнуло терпение:
- Ром, иди, бля, и спи уже!
- Я без тебя не пойду…
Тьфу!
Пришлось встать, пожелать Пете спокойной ночи, и свалить в спальню.
Кровать у Пети была с водяным матрасом. И застелена шёлковым бельём. Я разделась, плюхнулась на кро-вать, и тут же начала ловить руками подушку, которая отчего-то выскальзывала из под моей головы как мыльный пузырь.
Рома сорвал с себя свои парчовые одежды, и, с баобабом наперевес, рухнул рядом. Меня подбросило. Уда-рило о стенку. И я наебнулась на пол. Рома лишь виновато хихикнул. Я бросила на пол скользкую подушку, и устроилась кое-как на краю. Глаза начали слипацца.
Сквоз
- Хочу ебацца!!
А то ж! Надо думать! Только меня, вот, ебать не надо. Я для него щас «пучок мышек-девственниц – пятна-дцать копеек».
Я повернулась к Роме спиной, и пробормотала:
- Зна
- Да? – обрадовался Рома-хуй.
- Да. – Твёрдо ответила я, и уснула.
Мне снилось, что я плыву на лодке. С лодочником Петей. Он мне играет на балалайке ламбаду, и поёт го-лосом Антона Макарского: «Вечная любо-о-овь, верны мы были е-е-ей…»
И тут разда
- ААААААА!!!!ЫЫЫЫЫЫЫ!! ОООООБЛЯЯЯЯЯЯ!!!
Спросонок я заорала, и мне тут же кто-то обильно кончил на ебло. После чего матрас ещё раз тряхнуло, я подлетела, впечаталась рожей в стенку, почти к ней приклеилась, и сползла на пол.
Зачерпнув с глаз две горсти липких соплей, я обрела слабое зрение, и увидела Ромин баобаб, который продолжал фонтанировать в потолок, а потом самого Рому, который конвульсивно дёргался на матрасе, и стонал:
- Ты это видела? Тебе понравил
Я вздрогнула, и ответила:
- Тебе пиздец, дрочер…
Я царапала Рому ногтями, я кусала его за баобаб, я вытирала своё лицо о Ромины волосы, и громко руга-лась матом:
- Сука! Мудак! Долбоёб! Я тебе твой хуй в жопу засуну, чтоб, бля, голова не шаталась! Уродины кусок!
На мои вопли прибеж
- Петя! – кричала я в одеяле. – Петя! Этот пидор кончил мне на голову, пока я спала! Я убью его!!!
- Убьёшь. – Спокойно отвечал музыкант Петя. – Убьёшь. Но потом. Утром. И подальше от моего дома, по-жалуйста.
Рому я так и не убила. Он съебался ещё до того, как я вылезла из душа, где извела на свою голову литр шампуня. Рома съебался из моей жизни навсегда.
Из жизни. Но не из памяти.
И ко
О пипетке и о баобабе.
Когда я стану старой бабкой (а это случится очень скоро), и покроюсь пигментными пятнами, чешуёй, ко-ростой, бля, разной, перхотью и хуйевознаит чем ещё - я буду сидеть в ссаном кресле под торшером, вя-зать носки по восемь метров, через каждый метр – пятку, и думать о хуях…
А что мне ещё делать своим атрофированным мозгом, которого к старости станет ещё меньше чем щас?
И вот какая тварь придумала дешёвую отмазку, что, мол, «не в размере хуя кроецца тайна мироздания»?! Тварь. И я обосную – почему. И сделаю это сейчас. Не дожидаясь маразма, коросты и восьмиметровых нос-ков. Пока память ещё свежа.
Поехали.
***
- Ты нео
- А ты, бля, конечно, лучше! – я подтянула сползающие кальсоны Маринкиного деда, и оттянула резинку Маринкиной юбки фасона «Моя первая учительница Матильда Вячеславовна, 1924 год»
- Зато без говна. – Отрезала Маринка.
- Говно не моё. – Я быстро внесла ясность.
- Один хуй – мы уродины…
Мар
Было нам с ней тем летом по 20 годов. Маринка была всё ещё замужем, а я уже оттуда год как вылетела. И мы с ней горевали. Каждая о своём. Настроение требовало немедленно его улучшить, а жопы просили при-ключений… Не помню, кому из нас пришла тогда в голову беспесды светлая мысль поехать вдвоём к Ма-ринке на дачу, но факт остаётся фактом. Мы с ней сели в пригородную электричку «Масква-Шатура», и, проезжая славный город Гжель, внезапно обнаружили, что изрядно нажрали рыла. Ехать до Маринкиной дачи нужно было два часа, жара на улице стояла под 40 градусов на солнце, а пива мы с ней в дорогу взя-ли по-босяцки дохуя.
На своей станции мы выпали из вагона на перрон, уронили сумку, в которой лежали наши с Маринкой шмотки, и ещё пять бутылок «Золотой Бочки», и только на даче сообразили, что переодеться нам не во что. Всё барахло наше было мокрым от пива, и воняло дрожжами.
Шляцца по старой даче на десятисантиме
Мне достались какие-то кальсоны с дырищей на песде, и майка с оттянутыми сиськами, с надписью «Олим-пиада – 80», а Маринке – коричневая юбка в складку, длиной до икр, и безрукавка из крысиных писек. Один хуй, кроме нас на этой даче никого нет, и забор был высокий и крепкий. Единственное, что осталось крепкого на этой, бля, фазенде.
Мы ржали друг над другом минут десять, а потом привыкли, и тупо жрали немытую редиску, сливаясь с природой, и запивая её купленным на станции «Арсенальным».
В тот момент, когда я , поскользн
- Входите, не заперто! – на автомате крикнула вездессущая подруга, и через секунду заорала: - Нахуй!!! Не входить!!!!
Но было поздно.
Дверь калитки распахнулась,
Я извлекла своё ебло из помойной ямы, и вежливо поздоровалась. По-немецки.
- Гутен таг!
Джентльмены с улыбкой повернулись на голос, и по-моему, обосрались.
Я тоже
Но от тех гопников в кэпках не осталось и следа. Братья возмужали, сверкали ботинками, благоухали «Ар-мани» и я, скосив глаза, приметила на дороге у Маринкиного дома припаркованную иномарку. (В машинах не разбираюсь, не ебите мне моск).
Маринка сидела под вишней, и было непонятно: то ли она всё ещё ссыт, то ли делает вид, что просто си-дит на корточках, и любуецца раздавленными мною слизняками, то ли она уже срать начала.
Непонятно…
Повисла благостна
- Привет, девчонки! – прокаркал старший Лавров.
- Приве-е-е-ет.. – проблеяли мы. А я быстро вытерла еблет олимпийской майкой.
- А нам, вот, сказали, вас в городе видели… - извиняющимся тоном тихо молвил младший, и посмотрел на меня.
- Что? Никогда не видел, как бабы маски из клубники делают? – рявкнула я.
- А это клубника? – засомневался Михаил
- А что, по-твое
- Мы очень рады вас видеть! – крикнула из-под вишни Марина, и встала в полный рост, явив миру свою чудо-йубку и бабушкины галоши.
На братьев было страшно смотреть. Мне лично стало их жалко. И я крикнула, не рискуя к ним приближац-ца:
- Не ссыте, мужики. Это мы по-дачному просто вырядились… Чтоб, типа, не пачкацца… Мы это… Картошку сажаем.
Ога. В августе
- Ща, подождите, мы переоденемся!
Мы метнулись в дом. По дороге я ещё наступила в какое-то говно типа кильки в томате, но это уже роли не играло.
За десять минут мы с Маринкой оделись, причесали
В общем, хули тут сиськи мять – поехали мы с братьями к ним на дачу. Под благовидным предлогом «вы-пить за встречу».
Сижу. С младшим Лавровым. Пью винище. Которое мягко ложицца на пиво, и потихоньку лишает меня спо-собности двигацца и говорить.( Не зря говорят: вино на пиво – диво, а пиво на вино – говно). Но, что ха-рактерно, вижу-слышу-соображаю хорошо.
Со второго этажа доносились «немецкие аплодисменты» (для лузеров – это когда животом по жопе шлёпа-ют), Миша загадочно улыбался, а я начала терять остроту зрения.
- Мдя… - сказал младший Лавров.
Наху
- Му-у-у… ответила я, а Лавров оживился:
- Тоже хочешь что ли? Ну а чо молчала-то?!
- Бля-я-я…
Я тупо свалилась на пол, понимая, что из всех органов чувств у меня щас на полную катушку работают только уши. Я слышала как он пыхтел, шуршал, стонал, но не ебал!!! Нет! Он просто стонал и шуршал. И вдруг буднично сообщил:
- Спасибо, я кончил. А ты?
Тут ко мне сразу вернулись все остальные чувства. И я заорала:
- Куда ты кончил?!
- Сюда. – Покрасн
Я протрезвела. Мне стало страшно. У меня в голове не укладывалось: а нахуя вот надо было дрочить в на-пальчник??!!Вы видели ваще, что это такое? Это такой ма-а-аленький гандон, который надевают на па-лец, когда порежуцца. Резиновый и плотный. У моего деда такие штуки в огромном количестве по всему дому валялись. Он потому что вечно сослепу пальцы себе то ножом, то ножницами резал… а Лаврову он нахуя?!
Тут до меня стал доходить смысл второй части вопроса. «А ты?» А что я?! А я как должна была кончить, интересно?!
Тут меня охватила
Чтоб проверить её, я схватила извращенца Лаврова одной рукой за волосы, чтоб не сопротивлялся, а дру-гую запустила ему между ног…
Я не ошиблась.
С напальчником, правда, Миша себе сильно польстил. Хватило бы и резинки от пипетки. С лихвой.
В ответ на мой дикий ржач на втором этаже утихли немецкие аплодисменты
- Что?! – заорала Маринка.
Она уже включила свет, и её взгляду предстала картина: стою я, одетая, ржу как ебанутая, и держу за во-лосы Мишку, который стоит со спущенными штанами, и сжимает в руке напальчник…
Миша Лавров навсегда врезался в мою память своим членом, размером с пипетку, которым он умудрялся ебать людей так, что они этого даже не чувствовали, и наверняка стал известным фокусником. Наверняка. Ибо точнее сказать не могу. Уж восемь лет как не виделись, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
…А тогд
Пока я не встретила Рому. И не прекратила ржать.
Рома был больше двух метров ростом, больше ста килограмм весом, а поскольку всем известно, что Лида мужиков, как свиней, килограммами меряет – неудивительно, что Рома запал мне в душу. И не только.
Обламывало только одно: Рома был лучшим другом МОЕГО лучшего друга Дениса. Да, бывает и такое. У меня есть воистину лучший друг мушскова полу. И, хотя мы с Динькой в интимных отношениях не состояли – к мужикам он меня ревновал шопесдец. В присутствии Дениса насчёт того, чтоб подкатить к Роме и речи не было.
Ну ведь хотелось же! Ну плоть-то веть требует такова щастья!
И мне повезло.
Одн
- Денис… - проникновенно сказала я Диньке, оттащив его в коридор, - ты знаешь, я же тебя люблю…
- С Ромой ебацца не разрешаю – сразу отрезал Динька, и добавил: - Пидораска ты.
Потом подумал ещё, и закончил:
- Не станешь ты с ним ебацца. Зуб на вынос даю. Сама не станешь.
Я кив
- Стану-стану. Смирись. Динь… А если полчасика всего, а? и всё! Ну я только чуть-чуть… ну, блин, клёвый мужик-то.. А я мать-одиночка, одна живу, у меня, между прочим, от отсутствия секса может рак груди быть!! – я давила Дениса железными аргументами.
- Давай, я тебя выебу, хочешь? – обрадовался друг, и мерзко улыбнулся.
- Иди нахуй. – Я насупилась
Агрумент был уже не железный, а каменный. За мою манную кашу Ден продаст родную маму.
- Кашка… - Денис почесал жопу. – Кашка – это хорошо. Манная такая… Хуй с тобой. Иди к своему Роме. Но имей ввиду – двадцать минут даю. Всё.
В комнату я впрыгнула с ловкостью Сергея Бубки, и кровожадно напала на Рому. Мужик не ожидал такой пакости, и растерялся.
- Штаны снимай, мудило! У нас двадцать минут всего!!! – я орала, и смотрела на часы.
Рома снял штаны. А потом трусы…
И
Кто-нибудь видел когда-нить репродукцию картины «Ленин на субботнике», ну, где Ленин весь такой на выебонах, бревно на плече прёт?
Так вот: бревно это было половиной Роминого хуя. Если не третью.
Я молча смотрела на то, что практически доставало до потолка, а Рома смущённо выглядывал из-за этого баобаба, и улыбался.
Я села на стул.
- Это что? – единств
- Это ОН – тихо сказал Рома, и, обхватив баобаб двумя руками, отогнул его в сторону.
- А как же ты с этим живёшь? – грустно спросила я, и собралась заплакать. Потому что совершенно точно знала, что вот ЭТО в меня не влезет даже с бочкой вазелина. А Рома мне по-прежнему нравился.
- Я дрочу. – Тоже с грустью признался Рома, и погладил баобаб.
- Давай хоть поцелуемс
…За дверью слышался Динькин мерзкий ржач, и комментарий:
- А я тебе предупреждал! Лучше б мне дала, дура!
С сексом я обломалась. Это было очевидно. Но отпускать Рому совершенно не хотелось. Он мне нравился. Бля, ну по-человечески нравился!
Поэтому через неделю я приняла Ромино приглашени
Петя был музыкантом, а я к творческим людям сильно неравнодушна. Поэтому, увидев Петину квартиру-студию, сразу атаковала музыканта кучей вопросов, попросила разрешения похуячить по клавишам синте-затора, сыграла ламбаду, и развесила уши, слушая Петины пояснения и музыку.
Рома тем временем слонялся без дела, и всё время ныл, что хочет спать. Я, конечно, девка благородная, и нахуй никогда никого открытым текстом не посылаю, но в тот момент очень хотелось.
Наконец, у меня лопнуло терпение:
- Ром, иди, бля, и спи уже!
- Я без тебя не пойду…
Тьфу!
Пришлось встать, пожелать Пете спокойной ночи, и свалить в спальню.
Кровать у Пети была с водяным матрасом. И застелена шёлковым бельём. Я разделась, плюхнулась на кро-вать, и тут же начала ловить руками подушку, которая отчего-то выскальзывала из под моей головы как мыльный пузырь.
Рома сорвал с себя свои парчовые одежды, и, с баобабом наперевес, рухнул рядом. Меня подбросило. Уда-рило о стенку. И я наебнулась на пол. Рома лишь виновато хихикнул. Я бросила на пол скользкую подушку, и устроилась кое-как на краю. Глаза начали слипацца.
Сквоз
- Хочу ебацца!!
А то ж! Надо думать! Только меня, вот, ебать не надо. Я для него щас «пучок мышек-девственниц – пятна-дцать копеек».
Я повернулась к Роме спиной, и пробормотала:
- Зна
- Да? – обрадовался Рома-хуй.
- Да. – Твёрдо ответила я, и уснула.
Мне снилось, что я плыву на лодке. С лодочником Петей. Он мне играет на балалайке ламбаду, и поёт го-лосом Антона Макарского: «Вечная любо-о-овь, верны мы были е-е-ей…»
И тут разда
- ААААААА!!!!ЫЫЫЫЫЫЫ!! ОООООБЛЯЯЯЯЯЯ!!!
Спросонок я заорала, и мне тут же кто-то обильно кончил на ебло. После чего матрас ещё раз тряхнуло, я подлетела, впечаталась рожей в стенку, почти к ней приклеилась, и сползла на пол.
Зачерпнув с глаз две горсти липких соплей, я обрела слабое зрение, и увидела Ромин баобаб, который продолжал фонтанировать в потолок, а потом самого Рому, который конвульсивно дёргался на матрасе, и стонал:
- Ты это видела? Тебе понравил
Я вздрогнула, и ответила:
- Тебе пиздец, дрочер…
Я царапала Рому ногтями, я кусала его за баобаб, я вытирала своё лицо о Ромины волосы, и громко руга-лась матом:
- Сука! Мудак! Долбоёб! Я тебе твой хуй в жопу засуну, чтоб, бля, голова не шаталась! Уродины кусок!
На мои вопли прибеж
- Петя! – кричала я в одеяле. – Петя! Этот пидор кончил мне на голову, пока я спала! Я убью его!!!
- Убьёшь. – Спокойно отвечал музыкант Петя. – Убьёшь. Но потом. Утром. И подальше от моего дома, по-жалуйста.
Рому я так и не убила. Он съебался ещё до того, как я вылезла из душа, где извела на свою голову литр шампуня. Рома съебался из моей жизни навсегда.
Из жизни. Но не из памяти.
И ко
О пипетке и о баобабе.