Для меня 23 февраля — это комплекс неполноценности, занесенный в календарь. То есть раз в год обязательно обостряется. Ведь я не служил. Точнее, служил на военной кафедре, что даже хуже, чем не служил.
Моя военная кафедра располагалась в старом здании МГУ на Моховой улице.
Эпиграфом к этому периоду моей жизни можно взять слова Алисы «Все чудливей и странноватей».
Из своей службы я запомнил только Веню.
Был в моем взводе такой студент — Веня. Рыхлый, амебообразный, улиткоподобный парень без определенной личности. В «моем взводе» — да, в этой комической структуре имитировали армию, поэтому там существовали взводы. И даже их командиры, одним из которых античные боги-неудачники назначили меня.
Веня был настолько аморфен, что даже военачальники называли его просто по имени, вопреки правилам.
Однажды нашу кафедру вывезли на стрельбы. Не для того чтобы нас расстрелять, хотя для армии мы были абсолютно бесполезны. Для того, чтобы постреляли мы.
Мы прибыли на один день в какую-то настоящую, не бутафорскую воинскую часть. Местный командир, увидев несколько десятков очкариков и одного из них даже в пятикилограммовой роговой оправе (Веня), сказал, как отрезал:
«Я этим ханурикам автоматы не дам».
В итоге его уговорили, мы дружно дали залп, и я со страху даже попал в какую-то особо сложную мишень в дальнем конце полигона.
Моя истерическая меткость отчасти реабилитировала наш партизанский отряд в глазах аборигенов. Но ненадолго.
Потому что минут через двадцать местный командир подошел к нашему главнокомандующему и довольно деликатно спросил его:
«Это чья там задница вместо флага?»
Собравшиеся подняли головы и посмотрели туда, куда указывал командир — на высокую мачту. На ее конце вместо флага действительно маячила чья-то задница.
«Веня!!!» — заорал наш главнокомандующий, узнав задницу в лицо.
Амебообразный, улиткоподобный, лишенный личности Веня в очках в пудовой роговой оправе внезапно выстрелил, как ружье на стене в театре.
Он зачем-то забрался на высоченную мачту и повис на ее кончике, закрыв собой флаг, то есть получалось, действительно, вместо флага.
Такой вот перформанс. Пукнул человек в космос.
«Батлук, три шага ко мне», — приказал наш главный, хотя я и так стоял вплотную к нему.
Я послушно промаршировал на месте.
«Сними его оттуда», — сказал главный.
«Но как?» — плаксиво пролепетал я.
«Как хочешь. Хоть из снайперской винтовки, — ответил главный, — ты командир взвода. И, как мы сегодня увидели, неплохо стреляешь».
Полчаса под дружный хохот всей части мы раскачивали мачту, приманивали консервами, угрожали, умоляли, льстили. Наконец Веня слез. Каждый плод созревает в свой срок.
Хуже 23 февраля для меня только 2 августа. Все неслуживые прекрасно знают эту дату и тихонько сидят дома в стенном шкафу.
Потому что это день ВДВ.
А я вот однажды не усидел.
И эта проклятая военная кафедра через много лет снова догнала меня.
2 августа я пошел прогуляться недалеко от дома, в Измайловский парк культуры и отдыха. Культуры в тот день в парке было особенно мало, потому что там отдыхали десантники. На что я тогда рассчитывал, отправившись в одиночку фактически в дремучий лес, до сих пор не понимаю. Мог хотя бы девушку какую-нибудь с собой прихватить, она бы защитила.
Я зашел глубоко в чащобу парка, нетронутый, розовенький колобок с пылу с жару. Нетронутый, потому что все десантники кучковались в одном месте, как им и положено, в фонтане. В Измайловском парке в то время был только один фонтан, перед каким-то административным зданием, очень маленький. В него набилось человек двадцать, без преувеличения. Фонтан сразу вышел из берегов. Со стороны десантники выглядели бы даже забавно, как шпроты в банке, если бы на каждой шпротине не красовался синий берет.
После того как ребята в фонтане заметили мою одинокую фигуру на площади, события развивались в точности по Пушкину: «Море вздуется бурливо, закипит, подымет вой, хлынет на берег пустой, расплеснется в скором беге, и очутятся на бреге, в чешуе, как жар горя, тридцать три богатыря, все красавцы удалые, великаны молодые, все равны, как на подбор — с ними дядька Черномор».
Через минуту я уже стоял в окружении кольца из тридцати трех богатырей. Если бы Александр Сергеевич когда-нибудь оказался в моем положении и взглянул на молодых великанов, так сказать, изнутри, он бы не смог оставить нам своих бессмертных строк. Потому что страшно очень, и дар речи моментально теряется.
В первую секунду я замыслил побег. Но один шаг каждого из удалых красавцев равнялся примерно моим ста метрам быстрым бегом, поэтому оторваться от них у меня шансов не было.
Ко мне подошел дядька Черномор. Он не скрывал улыбки, радуясь своей удаче. Похоже, они просидели в этом микрофонтане на окраине парка уже не один час. А мимо сновали лишь коты да голуби и ни одного доходяги, которого можно было бы элементарно помять в пальцах.
И у нас с дядькой Черномором состоялся самый короткий в истории подобных встреч диалог.
«Слышь, сухопутный, — обратился ко мне Черномор, — ты где служил?»
А я всегда считал, что честность — лучшая политика. И вообще, когда мне очень страшно, я говорю правду, потому что страх начисто парализует сообразительность.
«На Моховой...» — пропищал я и предупредительно снял очки, чтобы богатыри не поранили руки о стекла.
«На Моховой? — переспросил Черномор. — А кем ты там служил? Мхом?»
Тридцать три богатыря разом заржали, вызвав небольшое землетрясение в Измайловском парке культуры и отдыха. А затем вернулись обратно в фонтан, так же как вышли, зеркально, в режиме перемотки назад.
Видимо, я был для них настолько самоочевиден, что не заслуживал ничего, кроме богатырского смеха.
С тех пор своим я ощущаю только день 8 Марта. И то, провожу я его обычно скромно в шкафу, на всякий случай, для верности.
Читай также:
