Об Анне Карениной
«Для меня принципиально было, чтобы Анна была сильной и неистовой. Безусловно, у каждого читателя своя Анна и, конечно, сколько бы актрис ни играли Анну, каждая будет неповторима. Я всегда видела Анну незаурядной, цельной, страстной, колоссального ума женщиной, с отсутствием полумер в своих чувствах и проявлениях.
Намного более весомой, значимой, взрослой, чем Вронский. Отсюда и их трагическое непонимание друг друга, ее чрезмерная, но справедливая требовательность и его растерянное непонимание, неумение нести ответственность в любви.
И мне, и Максиму во время подготовки проекта нужно было детально погрузиться в материал и максимально точно, назубок, знать все, что касается характеров, описаний, взаимоотношений. Мы этому посвятили огромное количество времени
У нас было, слава богу, полгода на подготовку, и мы все выписывали, проверяли, сверяли сценарий с романом. Естественно, изучали дневники Льва Николаевича, статьи Мережковского, Набокова, Бунина, даже какие-то институтские лекции. Важно было все это изучить и… забыть! Всем этим напитаться, погрузиться в материал, овладеть им, а потом — прожить здесь и сейчас данную конкретную сцену, конкретную ситуацию по живому, сиюминутному самочувствию и импульсу.
Так мы работаем в театре: репетируем, погружаемся в историю, материал, взаимоотношения, связи, мысли, посылы, в глобальные темы, которые раскрывает произведение, — все это долго-долго варится в голове. При этом ты осознаешь, не соглашаешься, споришь, принимаешь, отказываешься, а потом в какой-то момент перед выходом на сцену все сбрасываешь, чтобы выйти и просто сыграть. Но без проделанной работы внутри будет пустота, а так — весомость и осознанность. Поэтому очень важно, чтобы была возможность серьезной, основательной подготовки».
Об идее фильма
«Когда я прочитала сценарий, нестандартная идея завязки мне, с одной стороны, понравилась, так как просто делать очередную экранизацию не представляло большого интереса. А с другой стороны, завязка, как слишком смелый ход, вызвала у меня опасение: взрослый Вронский встречается с Сережей Карениным, рассказывает ему про мать, причем история основана на повести Викентия Вересаева «На японской войне»… Но сейчас, когда я посмотрела сериал (полный метр еще не видела), я убедилась, что это огромная удача, что у нас есть этот прием. Он органичен, заостряет фокус на треугольнике Анна — Вронский — Сережа, дает воздух истории, оправдывает то, что в ней нет ни Левина, ни Кити — ведь события вспоминает Вронский.
Мне очень нравится, что у нас яркий акцент сделан на любви Анны к сыну. Он очень важен. Самая страшная трагедия для Анны. «Только два существа на свете я люблю, Сережу и Алексея, и я не могу их соединить, а это одно мне и нужно, и если этого нет, то все равно, всё все равно», — говорит она.
Интересно, когда читала «Анну Каренину» в 16 лет, думала: «Какая молодец, она бросила мужа, сына, все ради любви». Сейчас, когда читаешь, когда уже сама мама, думаешь: «Господи, ну как она могла это сделать, какие силы в ней должны были быть, что это за демон увел ее из сознания для того, чтобы совершить такой поступок?»
О работе с мужем
«То, что мы с Максимом муж и жена, не имело фактически никакого значения, главное и определяющее — что просто он потрясающий партнер и артист. Я не могу себе представить никакого другого человека на его месте. Когда читала, рисовала себе именно такого Вронского.
Мы сыграли то, что разбирали дома, то, что сочиняли, придумывали и обговаривали с Кареном Георгиевичем
Я счастлива, что все получилось, что у нас были часы переговоренных разговоров… Каждый день репетировали сцену на завтра. Нам было так интересно!
Ведь, ну, какие у артиста могут быть радости? Кому-то кажется, что радость — это выходить на ковровую дорожку и ловить вспышки фотоаппарата в лицо. Но это лишь атрибуты. А предмет профессии, самое интересное, что есть в ней, — это воплощение роли и то, что идет перед ним, перед высказыванием, перед дублем.
Кухонные наши посиделки, баталии — это было самое интересное и самое животрепещущее».
О семье
«Я думаю, что не смогла бы жить с человеком из другой профессии. Точнее, из другой среды.
У меня очень много друзей художников, балетных, поэтов — творческих людей. Нам всегда есть о чем поговорить. Общие интересы, взгляды
И потом, жену-актрису не каждый мужчина может вынести. Это все-таки испытание: ей приходится играть романы то с одним, то со вторым, то с третьим, то с четвертым. Максим очень легко к этому относится, потому что это наша работа. Не придает этому значения, наоборот, мы стараемся максимально правдиво и искренне сыграть чувства к тому или иному партнеру и радуемся друг за друга, когда это удается. Плюс график: постоянные переезды, ночные репетиции — нормальный человек этого не перенесет. Скажет: «Что это за бред». Но мы оба артисты, мы друг друга только поддерживаем.
Когда я в очередной раз прихожу с ночной смены, Максим никогда не скажет: «Ну-ка, иди занимайся домашними делами». Он меня благополучно отправит высыпаться. Мы оба внутри профессии
Мы все друг про друга понимаем. И про сложности, и про переживания, и про сомнения, и про рефлексию. И в этом взаимопонимании очень легко жить».
О постоянных переездах из Москвы в Петербург
«Я очень быстро собираюсь. Примерно прикидываю, на сколько дней еду, и беру самые необходимые вещи. У меня есть какая-то часть гардероба и там, и здесь. Поэтому вещи я особо не таскаю. Просто беру то, что нужно для спектакля: косметика, книжки, ролевые тетради. То есть все, что в большей степени связано с работой.
Еще я опытный летун на большие расстояния: недавно мы ездили в Японию, потом в Китай. У меня есть специальные наборы для таких случаев: подушки, компрессионные носки, таблетки, разжижающие кровь. Перед полетом я выпиваю два литра воды, при предстоящей перемене часовых поясов — мелатонин, беру с собой крем, маску для лица
У меня все время в самолете расписано».
О театре
«Мне кажется, театр переживает сейчас какой-то бум. И это очень круто.
В театре сейчас есть все: и молодые режиссеры, и современная драматургия, и классические постановки. Очень много молодых лиц появляется и среди артистов, и среди режиссеров. А самое главное: появился новый, молодой зритель, проходит куча театральных фестивалей
Я надеюсь, наш сын увлечется театром рано или поздно. Театр — это необходимая терапия, необходимый институт. Естественный интеллектуальный досуг и увлечение интеллигентного человека».
О сыне
«Чему мне хочется научить сына? Мне хочется, чтобы он был честным перед собой и не боялся высказывать свое мнение, иметь свою позицию. Хочется, чтобы он был добрым человеком — это самое главное. Чтобы он умел протягивать руку помощи и был лишен предрассудков по поводу людей, которым не так просто приходится в жизни.
Захочет сын стать актером — пусть. Я не буду его ни подталкивать к этому, ни отговаривать. Профессия жестокая и очень несправедливая
Как правило, когда случаются интервью и журналисты разговаривают с артистами, они выбирают тех, которые представляют для них интерес. Далеко не каждый человек в профессии — такой. Огромное количество артистов выпускается каждый год из театральных студий, академий. Кто-то не работает в театре, кто-то работает, но не получает ролей, а актеры — люди амбициозные, им это очень тяжело пережить. Плюс востребованность — такая сиюминутная вещь, сегодня — все, завтра — ничего, в какой страшной нищете умирают многие наши известнейшие советские артисты. И вообще, век артиста недолог, потому что появятся молодые и заменят старшие поколения».
О детстве и своем характере
«Мне родители сразу сказали: «Хочешь быть нищей — иди в актрисы. Счастливый билет вытягивают единицы». Я не придала особого значения этому. Сказала: «Хочу». И пошла. Я была такой максималисткой.
Почему я сейчас оберегаю сына от внимания публики? Ребенка это очень утомляет и ограничивает. Дети и так не любят, когда их заставляют что-то делать: стихотворение читать или даже, не знаю, зубы чистить. А когда тебя еще заставляют что-то говорить на камеру, показывать, улыбаться — это ужасно раздражает, нервирует, огорчает, обижает
Я из детства помню: для меня было мукой, когда нас сажали в кадр с Сережей, чтобы мы участвовали в семейной передаче и что-то рассказывали. Помню, думала: «Господи… У меня же там игрушки! А я тут». Слышу: «А расскажи, а кем ты хочешь быть? Ты хочешь быть актрисой? А кого ты больше любишь, маму или папу?» Сижу, стесняюсь, зажимаюсь, злюсь, жду, когда меня отпустят.
Почему мне в итоге все-таки и правда захотелось стать актрисой? Не знаю. Гены? Как говорится, от осинки не родятся апельсинки. Я росла в такой среде, где у нас все время на кухне были посиделки и дым коромыслом. Операторы, артисты, режиссеры. Хоть я тогда от них бежала, не могу сказать, что я прямо с детства грезила профессией… Но я все равно в этом варилась.
В возрасте моего сына я презирала театр, терпеть не могла все, что с ним связано. Не понимала артистов, не понимала, что это вообще за странная профессия: взрослые люди вроде, а ведут себя, как дети
Ну, ходить в театры еще куда ни шло, смотреть спектакли… И то со скрипом, с натяжкой. А вот лет в 12—13 я стала интересоваться театром и бесконечно полюбила его.
Правда, я была ужасно долго закомплексованная, стеснительная, нераскрепощенная, хотя и занималась танцами, выступала. Но там все-таки в коллективе — не так страшно. А проявить себя мне было очень сложно.
В итоге я себя переборола. Как-то захотела (и мама меня подбодрила) и пошла в модельную школу. Это было очень модно в 00-е. В модельные школы брали и стар, и млад, и с двумя головами, и кого хочешь — и всем обещали быть успешными моделями, только деньги плати! Меня научили фотографироваться, ходить по подиуму, преподавали актерское мастерство, психологию, танец. Как ни странно, это сомнительное мероприятие придало мне уверенность в себе и приблизило к осознанию своего инстинктивного желания — быть на сцене».
