Психолог Анастасия Рубцова пишет в своей соцсети трогательные, мудрые и «обнимающие» тексты.
Вчера делала селфи для подруг в чатике. И поняла, что мне нравится стареть.
Иногда страшно, но нравится.
Нравится видеть, как начинают проступать сквозь мое лицо отцовские черты. Вдруг как-то мимолетно повернешься, волосы наверх — и вот он, как будто стоит в зеркале. Мистика, даже страшно немного.
Нравится видеть в овале собственного лица бабушку, но ту бабушку, которую я не знала — я-то родилась, когда ей было уже 50, а бабушку в моем нынешнем возрасте, с моим нынешним подбородком и вот этой провисающей линией кожи под подбородком, я разглядывала только на фотографиях. И иногда, когда особенно скучаешь по бабушке, можно провести по этой линии вдоль шеи, «бабушка, ты тут».
Нравится, что мир больше ничего не требует от меня в смысле внешности — ну или я стала нечувствительна к голосам мира, оглохла; что можно больше не наряжаться и почти не краситься, отменить к чертям каблуки, быть синим чулком (в синих чулках, если вдуматься, много экспрессии, в Европе цветные чулки последний писк).
Позволить себе быть бескомпромиссно некрасивой, без фильтров, без ботокса, есть после шести, красить ногти по вдохновению, а не по обязанности. Одеваться не чтобы понравиться, а чтобы выглядеть достойно. Это уж точно не менее интересная задача.
И как следствие теперь уже точно занимаешься йогой для радости и спортом для удовольствия. Не для «подтянутых ягодиц» или «плоского животика», а чтобы ничего нигде не болело. Не предъявляешь претензии телу за то, что оно как-то не так выглядит — помилуйте, для кого «выглядит», в чьих глазах? Не смешите меня. Никто не смотрит, а кто смотрит — те не оценивают, а кто оценивает — и не лень им, серьезно?.. Наконец-то наступает тотальная свобода от власти чужих взглядов.
Как-то привыкаешь говорить организму «спасибо». Что справляется, не ломается в ответственные моменты, а ведь мог бы и подвести.
Вдруг чувствуешь, какая нежная на ощупь увядающая кожа, как лепестки нарциссов. Гораздо нежнее, как по мне, чем тугое и упругое. Есть в ней эстетика поздней осени, очарование теплого солнечного дня в конце октября.
Нравится, что мир начинаешь видеть сложным.
Стираются в голове конструкции «да надо просто...», «да он просто должен...», «да ей просто надо...». На практике оказывается, что ничего не просто, кругом сложное переплетение взаимосвязей. За одну ниточку потянул — в пятнадцати местах отозвалось. Даже яблоко не «просто», в нем фотосинтез, и опыление, и жуки, и личинки жуков, и формулы дисахаридов. Необычайно увлекательные миры. Что уж говорить о людях.
Поэтому в работе тоже сначала долго приглядываешься к сложности, строишь и проверяешь гипотезы, потом только открываешь рот, чтобы что-то сказать.
Зато насколько больше кайфа можно получать от музыки, фотографии, архитектуры, кино, вообще от всего, что красиво, сложно и талантливо сделано.
Раньше такого не было. Раньше, в совсем ранней юности, мне казалось, что самые душераздирающие и честные песни это «соглашайся хотя бы на рай в шалаше», ну или какая-нибудь «если хочешь остаться, останься просто так». Теперь я как-то сомневаюсь в существовании рая (и дело не в том, что в шалашах обычно плохо с горячей водой, хотя это тоже неприятно). И думаю, что иногда оставаться не стоит, даже если хочется.
Еще мне нравится — о, я прямо чувствую, как приоткрывается для меня та щель, которая появилась у современного человека между взрослостью и старостью — когда дети уже выросли, и ты опять на свободе. Можешь пить вино, валяясь на полу с книжкой. Можешь ложиться спать под утро, слушать дождь, баловаться веществами, уходить на дискотеку до утра.
Сил уже маловато, но, если не мечтать о бурных оргиях и кругосветных путешествиях, должно хватить. На мои жалкие фантазии — читать, писать, работать, рисовать — точно хватит.
Нравится, что с годами вылепился полезный навык — умение горевать быстро. Потерь становится больше, но это еще полбеды, главное, все меньше времени, чтобы сидеть над каждой потерей много месяцев, качая ее на коленях. Подолгу рыдать над неудачами — в отношениях, в проектах. Над упущенными возможностями, над уходящей юностью, над паршивым отпуском.
Ошибайся быстро, прощай быстро, тогда еще успеешь попробовать что-то другое. Это, как ни странно, девиз старости, а не юности.
А юность, юность с годами кажется все более очаровательной, любая, даже та, которая сама себя считает уродской. Даже которая и правда уродская. Но юность же, у нее столько сил, столько прав, желания все немедленно разломать, потому что на месте разлома должно сразу вырасти лучшее.
И ты хоть и ухмыляешься скептически, но жадно вбираешь в себя чужую юность, чужое детство, потому что даже посидеть рядом с ними — прибавляет сил. Сидеть и любоваться без всякой зависти, без «хорошо бы опять» и «вот бы еще раз». Да нет, нехорошо. Жизнь как акварель — если уже нарисовал что-то, то ничего особенно не отменишь, и не надо бесконечно возюкать по одному и тому же месту. Рисуй рядом, создавай контрасты, добавляй красок туда, куда еще можно.
И вот так встаешь утром, морда мятая, недовольная, морщинки там и сям и веки припухшие, подарок от моей бурятской родни.
Разглядываешь себя в зеркале и думаешь — ну что ж, в другой, глубокой, бессильной старости, которая где-то за поворотом, если деменция совсем уж разрушит мою память, смогу по этим морщинкам, как по записной книжке, раз за разом восстанавливать близких и всю свою жизнь. И весь узор останется со мной.
